Елизавета Бута - Давай ограбим банк

Так вот все будет происходить в пустой комнате. Передо мной обязательно будет глухое, пуленепробиваемое стекло, за которым будет стоять пара следователей. Они будут моими слушателями. Им я и скажу свои последние слова. Фишка в том, что они ни черта не рубят по-немецки, а по-английски я говорить не буду. Мое последнее слово никто не поймет. Это странно, правда? В этой речи не будет фразы „я признаю свою вину“. Я виноват только в том, что еще жив, а она — нет. Ничего. Это скоро исправят».

Микки

Если бы Верена снимала кино, она бы убила себя намного раньше. Она любитель финалов в духе «Шестого чувства» и «Бойцовского клуба». Скорее всего, она бы убила свою героиню в подвале. Та скончалась бы от воспаления легких, а все остальное она бы представила игрой больного сознания. Ладно, возможно, она прописала бы себе эффектную смерть в поезде метро. Еще она не любит плохие концовки. Такие, знаете, когда приходится выстраивать кадр в камере для смертников. И любит «Секс Пистолс». Поэтому она вполне могла бы прописать такой финал: я накачиваюсь наркотиками, принимаю Верену за кого-то другого и убиваю ее. Наутро просыпаюсь. Луиза водит ручкой по моей руке и говорит:

— Можешь называть меня Верена.

Я морщусь от такого финала. Если бы человек был режиссером своей жизни, было бы слишком скучно и предсказуемо. Я думаю, что человек может быть персонажем или, на худой конец, зрителем, но не режиссером. Конечно, режиссер обязан учитывать требования целевой аудитории, иначе фильм не досмотрят до конца. Обязан исходить из логики своих персонажей, иначе будет выглядеть неправдоподобно.

— Микки, не обижайся, но я обрежу твою финальную речь под корень, — обрывает меня Виктор.

— Не смущает, что через тридцать минут принесут последний ужин? — спрашиваю я.

— Ни на грамм. Мне вот никто поесть не принесет, — зевает Виктор.

— Два чизбургера и кофе…

— И картошка, — напоминает Виктор.

— Забери ее себе.

— Ладно, — говорит он.

Сложно себе представить, что за окнами решетки кто-то продолжает жить. Ужин приносит сотрудник тюрьмы. Он раз пять подряд предлагает вызвать священника. Приходиться пять раз подряд сказать, что я Антихрист и воплощение мирового зла.

— Он вообще еще каннибализмом пробавляется, — говорит Виктор, когда ему надоедает снимать эту перепалку.

— Вы на сегодня последний. Через час за вами придут, — говорит насмерть перепуганный сотрудник.

— Не понимаю, почему люди так со мной себя ведут, а? Как будто у меня в руках включенная бензопила, — говорю я Виктору.

— Тебя не боялась Верена. Она боялась всех остальных…

— И не зря, — говорю я.

— Ну да…

— Что ты этим хочешь сказать?!

— Что мне еще финальный проход по коридору нужно снять.

— На выход, — говорит мне охранник.

— Погодите, — вскакивает Виктор, — мне нужно свет выставить, давайте вы еще раз подойдете и скажете это. Только так, побрутальнее говорите, это вообще как мышиный писк прозвучало.

— Совсем уже, — бормочет охранник и машет рукой двоим конвоирам. Мол, все в порядке.

— Да ладно вам, что жалко, что ли? — начинает канючить Виктор.

— Ладно, давай пройду еще раз, — недовольно отвечает охранник.

— Пять минут, — просит Виктор и начинает суетиться. Звонит второму оператору, с которым все это снимал. Тот приходит и тоже начинает расставлять фонари, выставлять камеры, штативы. Похоже, мою смерть заснимут на профессиональном уровне. Никаких тебе видео с камер слежения.

— На выход! — снова говорит охранник. На сей раз голос его действительно звучит угрожающе. Я поднимаюсь. Надевают наручники, и двое конвоиров уже встают по правую и левую сторону от меня. Оборачиваюсь и говорю Виктору:

— Прямо как в каком-нибудь клипе.

— Черт! — орет он. — Такой кадр испортил.

— Продашь потом этот кусок какой-нибудь группе и поставишь ссылку на клип. Не помнишь, как он назывался?

— Не-а, — чешет затылок Виктор. — А вы не помните? — обращается он к охраннику.

— Я кантри люблю, — хмурится он. — Теперь еще один дубль нужен?

— Да нет, обрежу просто, ведите уже его на прожарку мозга, — отвечает Виктор.

— У нас инъекции, — обижается охранник.

— Кастрация была бы эффектнее, — хмыкает второй оператор.

— Это для педофилов.

— Слушайте, у меня к вам коммерческое предложение… — оживляется Виктор. Он явно хочет начать новое шоу с публичными казнями.

— Меня казнят сегодня или нет? — спрашиваю я.

Впервые за это время у меня хорошее настроение. Скоро все закончится, понимаете?

Коридор, ведущий в комнату для инъекций, выглядит действительно эффектно. Он соединяет два корпуса тюрьмы. С обеих сторон окна. В них красиво отражается полная луна. Такая белая, что даже не верится. По обе стороны широкого коридора расставлены светильники на штативах. Они тоже дают белый свет, поэтому кажется, что все залито лунным светом. Виктор с оператором пятятся передо мной. Оба с огромными профессиональными камерами.

— Встаньте по правую и левую сторону, нам нужно видеть, куда идти, — бросает охранник.

Виктор чертыхается, но все-таки встает к левой стене. По его мнению, так картинка выглядит менее эффектно.

Я считаю шаги. Они здесь какие-то особенно громкие. Кажется, что их слышит весь мир. Мои последние шаги. Наверное, дети, когда делают свой первый шаг, тоже думают, что на них все смотрят.

Вижу тень в конце коридора. Кто-то выходит ко мне навстречу. Человек идет быстро и решительно. Вижу то лицо, ради которого стоило жить и умирать. Она в белом платье с открытыми плечами. Призрак. Привидение. Она подходит ко мне вплотную, делает шаг назад, улыбается и говорит:

— Стоп. Снято.

Верена

Это был единственный шанс на то, чтобы исчезнуть. Нас бы не оставили в покое. Марко помог все организовать и договорился с полицией. Рано или поздно нас бы все равно остановили.

— Главное ведь, вовремя остановиться и сменить игру, так? — спрашиваю я у Виктора.

— Верно, но жестоко, — отвечает он.

Вообще говоря, Марко обещал предупредить Микки о том, что это просто кино, но он этого не сделал. Виктор тоже интеллигентно промолчал. До сих пор не верю, что он съел картошку умирающего.

Все это предельно жестоко, но зато мы получили реалити с самым любимым сюжетом всех зрителей. День человека перед казнью, которой не было.

— Снимай давай, — говорит Микки Виктору.

Мы снимаем наш последний ролик. С этого момента и на ближайшие пару лет нас нет. Ну, а потом посмотрим. Может быть, действительно наладят выпуск детских линз с матерными посланиями. Ленц приходит на автобусную станцию вместе с Луизой. Он ей всегда не нравился, с первого дня их знакомства. Но Ленц подарил ей бабочку. Последнюю. Единственную, что осталась после пожара. Самую простую и дешевую. Он ее всегда с собой носил. Луиза растрогалась и влюбилась. Мохнатого червяка она, конечно, не оценила. Но ведь важно именно то, что это была последняя бабочка, понимаете?