Мари-Бернадетт Дюпюи - Колдовская душа [litres]

Зеленые глаза Сидони блеснули. Характер у нее, как и у Лорика, был взрывной, и она легко, в считаные секунды, переходила от благости к бешенству. Вот и сейчас с ее уст сорвалось язвительное:

– Ты предлагаешь рассказать Анатали о прошлом Эммы всё, без утайки? Что ж, зятек, тогда ты сам это и сделаешь!

Только Жасент и Пьер поняли ее намек. Полтора года назад у Пьера с Эммой был тайный роман, о чем Альберта и Шамплен даже не догадывались. Последовало молчание, тяжелое, гнетущее.

– Это еще что за новости? – всполошился Шамплен, хотя правда не могла ему привидеться и в страшном сне. – У меня и без того голова трещит!

– Ничего особенного, папа, не волнуйся, – сказала Жасент, бледнея.

Для нее это было одновременно потрясение и повод возмутиться. Отпустив эту двусмысленную колкость, ее сестра зашла слишком далеко. И это несмотря на то, что еще прошлым летом Сидони заверила ее, что подобного никогда не случится. «Словно нож в спину! – думала Жасент. – А ведь она сама говорила, что и я имею право быть счастливой! Нашим родителям совсем необязательно знать, что было между Пьером и Эммой. Но Сидони не умеет сдерживаться!»

Никто не спешил нарушать молчание. Потрескивал огонь в печи, в мастерской лепетала Анатали, Альберта что-то ей отвечала. Янтарного оттенка чай остывал в чашках, но никто не осмеливался пошевелиться.

– Странные у вас лица, – заметил Шамплен, переводя взгляд с дочерей на зятя. – Или я чего-то не знаю? Лучше уж молчите! Хватит с меня огорчений – сначала наводнение, потом всё это… А мне надо беречь силы: скоро начнутся слушания в суде, и вместе с другими фермерами я буду добиваться страховых выплат. Нелегкое это будет дело… Поэтому надо, чтобы все были заодно – и в регионе, и в моем доме.

Сердце учащенно и глухо застучало у Жасент в груди. После смерти Эммы у нее временами случались такие «сердцебиения», как называла их Матильда. Знахарка посоветовала подруге обратиться к доктору, но работа и супружеская жизнь приносили молодой женщине столько радости, что приступы стали случаться реже. И вот тревога, острое разочарование – и ее снова охватила паника.

– Что-то мне нехорошо, – прошептала Жасент.

Сидони, сообразив, что нарушила своего рода негласное соглашение, устыдилась и, смущенная, попыталась исправить ситуацию:

– Папа, это моя вина. Я рассердилась и наговорила глупостей. Мне хотелось уколоть Пьера.

– И из-за твоей язвительности сестре стало плохо? Хотя постой-ка… Может быть, Жасент…

Шамплен постеснялся озвучить свою догадку. Его старшая дочь недавно вышла замуж и могла быть в положении. Пьер не стал его разуверять.

– Все может быть, мой дорогой тесть! Жасент, присядь в кресло, там тебе будет удобнее. А когда полегчает, пойдем домой.

– Налить тебе джина? – предложила Сидони, которая дорого бы дала за то, чтобы этого разговора вообще никогда не было.

Временами, анализируя извилистые повороты своего характера, она приходила к выводу, что так же склонна к сумасбродству и резким перепадам настроения, как и ее брат-близнец. Разлука меняет многое, и Сидони находила для Лорика все больше оправданий, объясняя его странные поступки своеобразным наследственным изъяном, который передался и ей.

– Ты ждешь ребенка, Жасент? – все-таки задал вопрос Шамплен.

– Может быть, – выдохнула та. – Но это еще не точно.

Ей пришлось солгать, чтобы сменить тему разговора и заставить отца забыть об инциденте. Взволнованный Пьер погладил жену по щеке. Он улыбался, но мыслями был далеко. «Если бы только это было правдой! Если бы мы могли сообщить всем счастливую новость!»

Должно быть, вид любящей молодой четы удовлетворил сурового фермера. Он налил себе крепленого вина, производимого в местечке Сен-Жорж, и стал медленно его пить.

– Если это правда, дочка, ты должна себя поберечь. Никаких больше поездок по региону и игр в медсестру!

– Папа, это не игра, это моя профессия.

Шамплен пожал плечами. Ограничившись сказанным, он встал из-за стола и энергичным шагом покинул комнату. Молодые люди услышали, как хлопнула входная дверь. Сидони тут же повинилась:

– Прости, Жасент, я сказала не подумав! Уверяю тебя, я не хотела навлечь на вас неприятности. Просто у меня вырвалось… Пожалуйста, извините! Пьер, не смотри на меня так! Я знаю, что поступила дурно.

– Еще немного – и я во всем признался бы вашему отцу, – пробормотал тот. – И, честно говоря, мне стало бы легче. Хорошо, если этим дело и кончится.

– Я перестану приходить на ферму, если ты не в состоянии сдерживаться, Сидо, – сердито проговорила Жасент. – Для меня это тоже будет наказанием, ведь я реже буду видеть Анатали.

– Клянусь вам, этого больше не повторится! – с рыданиями в голосе воскликнула ее сестра.

Больше Сидони сказать не успела – в комнату вошел нахмуренный Шамплен. В куртке и черной шапке он казался еще более массивным, более грозным.

– Так значит, совесть у вас все-таки нечиста! – прикрикнул он на детей. – Моя хитрость сработала. Я подумал, вы заговорите по-другому, если будете думать, что я на улице. Что вы от меня скрываете?

И он двинулся прямиком к ним. Жасент застыла в кресле, Пьер – стоя у нее за спиной, Сидони – возле печки.

– Папа, не кричи так громко, потревожишь маму, – попросила младшая дочь, в лице которой не было ни кровинки.

Отец поморщился, и угрожающее выражение лица сменилось озабоченным. Как все люди, руководствующиеся скорее инстинктами, нежели разумом, он догадывался, что речь идет о чем-то серьезном, что может разрушить вновь обретенную гармонию. Но было поздно: в комнату вошла встревоженная Альберта.

– Святые небеса, что происходит? – спросила она. – Анатали заснула, и я тоже уже начала дремать, когда услышала твой крик, Шамплен. Для начала – почему ты в куртке? Собрался на улицу?

– Да, жена. Надо сходить в овчарню, дать скотине сена.

– Я вам помогу, – сказал Пьер. – Там и продолжим наш спор. Простите, теща, что мы вас потревожили. Мы говорим о политике.

Альберта слабо улыбнулась, удовлетворившись этим объяснением. Испуганная больше прежнего, Жасент смотрела, как ее муж выходит в коридор за верхней одеждой. Она понурила голову, осознавая свое бессилие. Сомнений больше не было – начиналась новая эра размолвок и огорчений.

– Не волнуйся, дочка, мужчины часто повышают голос, – успокоила ее мать, ласково касаясь руки Жасент. – Худшее мы уже пережили. Пойду-ка я все-таки прилягу! Вот что значит слишком плотно пообедать – теперь мне даже двигаться тяжело…

Нескоро Пьеру суждено было забыть признание, сделанное им Шамплену Клутье в тот день. В овчарне было тепло и стоял крепкий запах овец, что неудивительно – зимой животных днем и ночью держали взаперти. Уже сам вид тестя не располагал к откровениям: он стоял, опершись о деревянную загородку, и мрачно смотрел на зятя. Вопросов не задавал, но уже одного этого взгляда можно было испугаться.