Тэсс Даймонд - Моя прелестная девочка

– Значит, ты преемница коллекционера, – заключил он.

– Можно сказать и так. – Она внимательно смотрела на него, ища любой признак беспокойства или испуга. Он же взял бронзовую статуэтку с каминной полки, взвесил сферу сначала в одной руке, затем в другой. – Это мне нравится, – сказал он. – А то, – он кивнул на Поллока, – смахивает на каракули моей племянницы. – Он ухмыльнулся, давая ей понять, что лишь дразнит ее. Грейс старалась подавить улыбку.

– Что ж, Поллок не моя заслуга, – сказала Грейс. – А моей бабушки, она была близкой подругой Пегги Гуггенхайм, и у нее был поразительный вкус. Она начала коллекционировать Поллока еще до того, как его имя стало известно. Но это… – Она забрала у Гэвина статуэтку, ее тяжесть и холод были так знакомы ее руке, – это ранняя работа Джонатана Уайлдера. Я приобрела ее в маленькой галерее в Бате во время путешествия около шести лет назад. Сейчас, когда он обрел популярность, она стоит небольшое состояние.

Грейс вернула статуэтку на полку. Гэвин присвистнул.

– Похоже, твоя бабушка была не единственной, кто обладал художественным вкусом.

Она залилась румянцем, услышав его комплимент. У нее не было никаких артистических талантов – она едва могла нарисовать человечка из палочек, – но коллекция бабушки была ее гордостью и отрадой. Не только из-за ее красоты, но и из-за того, что на протяжении многих лет она позволяла ей делать. Грейс хранила несколько памятных предметов – Поллок был одним из них – у себя дома, но основная часть коллекции была сдана в аренду различным музеям, а все деньги шли на благотворительность. Она смогла открыть новое отделение центра в прошлом году и пожертвовала значительную сумму на исследования детской онкологии.

– И у тебя много старых книг, – сказал Гэвин, оглядывая ее коллекцию редких книг в стеклянных витринах. – Мне нравятся старые книги.

– Правда? – спросила она.

– У меня есть первое издание «Братьев Харди», – сказал он с грустной улыбкой. – Я любил эти книги в детстве.

Она была невольно зачарована мыслью о нем в детстве, маленьком мальчике, устроившемся под одеялом с фонариком и читающем глубокой ночью. И мыслью о мужчине, которым вырос этот мальчик, заботливо собирающем первые издания книг, что он любил ребенком, что, возможно, вдохновили его стать детективом…

Это было так очаровательно. И в этом было столько внимательности.

Так похоже на него.

– Мне нравится, что у старых книг есть история, – сказала Грейс. – Однажды я нашла любовное письмо 1940-х годов, зажатое между страницами «Гордости и предубеждения», что я купила в Лондоне. Это было как в фильме.

Она наблюдала, как он разглядывал ее комнату, стараясь понять, ищет ли он сейчас крошечные детали, помогают ли они ему разобраться в ней так же, как время, проведенное с ним в машине, помогло ей понять его.

– Ты ведешь строго распланированную жизнь, да? – спросил он наконец, повернувшись к ней. – Каждая вещь на своем месте. Все аккуратно, опрятно и красиво. Как ты сама.

– Я ожидала, что ты так скажешь.

– Но здесь, – он хлопнул ладонью по папкам и бумагам, которыми был завален кофейный столик, – у тебя небольшой беспорядок.

Она посмотрела на файлы: еще одно напоминание о людях, которых она так страшно подвела.

– В моей работе не бывает порядка, – сказала она. – В людях нет порядка.

– А я бы сказал, люди простые, – ответил Гэвин. – Есть доброе, есть плохое, а есть настоящее зло. И ты проводишь много времени в головах у по-настоящему злых людей. Рано или поздно это допечет любого.

Он смотрел на нее так, будто она была головоломкой, которую он желал разгадать. И от этого взгляда ей хотелось открыться, словно цветку. Позволить ему увидеть себя всю, целиком. Шагнуть к нему и поцеловать его снова.

Но она не могла. Она должна была сосредоточиться на деле. Они оба были должны.

– Это был долгий день, – сказала она. – Почему бы тебе не заказать еды? Я пойду приму душ. Комната с зеленой дверью наверху – гостевая. Чувствуй себя как дома.

До того, как он успел ответить, она поспешно вышла из гостиной и поднялась по лестнице. Оказавшись в безопасности своей ванной, она, глубоко дыша, прислонилась к двери.

Ей не следовало целовать его. Это было глупо. Она попросту поддалась влечению, не в силах сопротивляться.

Ей нужно было принять душ, чтобы прояснить мысли. Грейс закрыла глаза, и все, о чем она могла думать – его губы на ее губах.

Возможно, холодный душ.

Ее ванная комната, богато украшенная, с огромной чугунной ванной и нежно-зеленой декоративной плиткой 1920-х годов, выходила в главную спальню. Грейс сняла одежду, пока пар заполнял комнату. Стоя перед большим овальным зеркалом с изящными цветами, выгравированными по краю стекла, она начала вытаскивать из волос многочисленные шпильки. К тому времени, как она расплела свои косы и пальцами расчесала свои длинные распущенные локоны, комната прогрелась. Она вошла в воду, закрыла глаза и запрокинула голову, позволяя воде стекать по своим длинным волосам. Если бы только ее проблемы могли так же легко, как вода, исчезнуть в водовороте слива.

Она знала, что если станет думать о деле, то это раздавит ее. Ей нужен был перерыв, передышка. Всего лишь короткое мгновение.

Так что она отвлеклась и отпустила свои мысли. Прямо к Гэвину Уолкеру.

Он был всего в паре шагов по коридору. Она не могла перестать думать об этом. Она не могла перестать думать о нем.

О той ночи два года назад.

Он был так обаятелен. Всех женщин в зале влекло к нему, но в ту секунду, когда их глаза встретились, она поняла, что в итоге он уедет с ней.

Когда он шел к ней через бальный зал, это читалось в его улыбке: искреннее одобрение ее уверенности в себе.

Именно это в нем понравилось ей больше всего – то, что Гэвин Уолкер ни капли не был напуган ею. Ни тогда, ни сейчас. Он уважал ее, испытывал к ней симпатию, даже восхищался ею – если только что-то значил блеск в его глазах в те минуты, когда они, увлеченные новой версией, быстрой очередью перестреливались идеями.

Они танцевали вместе той ночью на балу. Тогда она думала, что знает, что сможет предсказать, как все будет между ними, по тому, как их тела двигались под музыку.

Позднее, когда он повалил ее на свои простыни, его рот – такой настойчивый, приводящий в исступление, такой умелый – дал ей понять, что она совершенно недооценивала его.

Он был болтуном, и это удивило ее, потому что она бы никогда не предположила такого про него до того, как они оказались в постели. И это не были обычные пошлые сальности, которые столь многие мужчины считают страстными. Нет, Гэвин Уолкер заставлял женщину чувствовать себя драгоценной . Его слова, что он бормотал быстро и невнятно, наполненные трепетом, сопровождавшиеся прикосновениями, которые обжигали ее, все они были о ней .