Тэсс Даймонд - Моя прелестная девочка

– Нет, раз ты приставляешь ко мне нянек, – закричала Грейс. – Я, черт побери, стреляю лучше, чем большая часть службы безопасности, и у меня есть награды, чтобы доказать это.

– Это правда? – шепотом спросил Харрисона Гэвин.

– Да, правда, – рявкнула Грейс.

– Она стреляет лучше, чем половина ФБР, – подтвердил Пол. – И это невероятно раздражает.

Может, Гэвину и не должно было показаться это таким возбуждающим, но его всегда влекло к опасным женщинам.

– Знаешь что, Синклер, – сказал он. – Если обойдешь в стрельбе меня, тебе не нужна охрана.

Грейс на мгновение прекратила ходить из угла в угол и посмотрела на него, внезапно задумавшись.

– А если я проиграю? – спросила она, потому что была слишком умна, чтобы ввязываться во что-то, не выяснив все тонкости.

– Тогда ты будешь оставаться рядом со мной, пока все это не закончится, – сказал Гэвин. – Я прикрою тебя.

– Это абсурд, – запротестовал Пол. – Это противоречит всем правилам.

– Я видела твой дом, – заспорила Грейс, не обращая внимания на Пола. – Окна, выходящие на улицу, идеальны для нападения. Если я проиграю – а этого не случится, – ты поедешь со мной в мой особняк.

– Он знает, где твой особняк, – возразил Гэвин. – Он уже посылал тебе бомбу.

– Там меньше возможностей для проникновения, чем в твоем доме, – парировала Грейс.

– Ладно. Тогда идем вниз на стрельбище прямо сейчас.

– Вы двое… – начал было Пол, но Грейс уже распахнула дверь.

Гэвин похлопал его по спине и подмигнул.

– Не беспокойтесь, шеф. Я разберусь с этим, – пообещал он.

К тому моменту, как он вышел в коридор, Грейс уже стояла в лифте, ведущем в подвальный этаж. Он успел забежать к ней, как двери закрылись.

– Ты заставила Харрисона понервничать, – сказал он, оперевшись на стенку лифта и внимательно смотря на нее.

Аккуратный венок кос на ее голове начал выбиваться из-под крепко заколотых шпилек. Темные пятна пролегли под ее глазами, а обыкновенно идеально прямые плечи – она держала себя как королева – были слегка опущены.

Она была измотана. Ей необходимо было отдохнуть.

– Я могу убедить Харрисона позволить мне одному присматривать за тобой, – уговаривал ее Гэвин. – У тебя наверняка есть гостевая комната в этом твоем особняке. Я превосходный гость. Очень опрятный. Я даже готовлю завтрак.

– О, неужели?

– Яйца, бекон, оладьи. Все, что угодно, – сказал он. – Если бы ты не бросила меня в тот раз, ты бы уже об этом знала.

Она метнула на него неодобрительный взгляд, в нем читалось: «Не говори об этом». И боже, не стоило так на него смотреть, этот взгляд пробудил в нем столько желаний. Ему захотелось ударить по кнопке, остановить лифт, прижать Грейс к стене и целовать до тех пор, пока она не пожалеет, что оставила его той ночью. Пока не вспомнит, что она упустила. Что они оба упустили.

Она пробудила в нем развратника: ничего ему так сильно не хотелось, как схватить и потянуть ее за косы и легко прикусывать кожу, опускаясь все ниже по ее прекрасному животу, пока она не начнет умолять.

Двери лифта открылись, и Грейс зашагала к стрельбищу, Гэвин последовал за ней. Они были одни, и Грейс сразу прошла к среднему ряду, достала «глок» и положила перед собой на столик.

Он был не настолько самонадеян, чтобы быть уверенным, что она не сможет побить его. Он был метким стрелком, но если она и вправду была так хороша, как она и Харрисон утверждали, ему придется выложиться по полной.

Но даже если она победит в этой маленькой игре, он ни за что на свете не выпустит ее из виду. Он поедет с ней, и он сделает все возможное, чтобы она была в безопасности.

Этот преступник, кем бы он ни был, был убийцей худшего рода. Он исследовал свои желания, детализировал их.

И как только он будет уверен в своих навыках, он придет за Грейс.

Гэвин стиснул зубы при этой мысли. Тем временем Грейс вывесила в ряд бумажные мишени и нажала на кнопку, и они со стрекотом откатились на другой конец стрельбища.

– Как думаешь? – спросила она. – До двух побед?

– Идет, – сказал он, выбрал соседний ряд и вынул свой «42-й». Гэвин ощутил в руке его знакомую тяжесть. Он посмотрел на Грейс. – Дамы вперед.

– Как по-джентльменски, – сказала она, и Гэвин возненавидел эту напряженность в ее голосе и лице. Ему хотелось облегчить их.

Но он слишком хорошо понимал, как обстоят дела. Она была женщиной на задании. Она добивалась справедливости. Возможно, это поглотило ее, как порой поглощало его. И это – все это расследование – было личным.

Грейс подняла «глок», и все напряжение покинуло ее, как только она встала в стойку и сосредоточилась на цели; все вокруг будто перестало существовать.

Она выстрелила, четыре раза быстрой очередью, два – в голову, точно между глаз, и два – один аккуратно поверх другого – в центр груди.

– Может, мне теперь звать тебя Энни Окли? – сказал он, взял пистолет в правую руку и прицелился. Он сделал вдох, затем выдох, затем снова вдох, и в эту прозрачную, как хрусталь, секунду между вдохами плавно нажал на курок. Один. Два. Три. Четыре.

Грейс придвинула мишени и нахмурилась, изучая его результат.

– Ты научился так стрелять в армии? – спросила она, меняя использованные цели на новые.

Гэвин рассмеялся.

– Нет, – ответил он.

– В самом деле? – Грейс сдвинула мишени обратно в конец ряда.

– Да. В Техасе, если честно.

Грейс посмотрела на него, ее тонкая бровь вопросительно вздернулась.

– У моего деда, – объяснил Гэвин. – Он был техасским рейнджером. Мог попасть в подброшенный четвертак с пятнадцати метров. Чертовски хороший стрелок. А человек еще лучше.

Она наклонила голову, ее губы тронула улыбка.

– Тебе его не хватает.

Ему даже не надо было спрашивать, как она узнала, что он умер. Она всегда знала такие вещи. Сразу догадывалась о них или использовала свой острый ум, чтобы выяснить все по выражению лица, или словесным формулам, или по чему-то там еще.

– Каждый день.

Короткое мгновение она смотрела на него, нежно и понимающе, и он ощутил тот же толчок, что и в тот вечер, когда они встретились и ее рука легла в его ладонь, когда он пригласил Грейс на танец. Это была уверенность в правильности происходящего, которую он никогда раньше не испытывал, чувство, которое напоминало о себе последние два года каждый раз, когда он был с кем-то другим, потому что в конце концов он знал, чего ему так не хватало.

Что он искал.

Он никогда не считал себя неисправимым романтиком. Он верил в любовь, ценил ее, понимал, что долгая любовь случается редко, что порой это большой труд. Но он никогда не испытывал чувства, будто мир перевернулся, и никогда не был готов поклясться, что нашел недостающий кусочек себя и не испытывал всего другого, о чем говорят.