Мария Воронова - Когда убьют – тогда и приходите [litres]

– То есть вы не считаете поведение Ордынцева халатностью?

– Нет. Он выложился по максимуму.

– Хорошо. А как вы в целом характеризуете его работу, как врача и как завотделением?

– Не пожалуюсь. Отличный специалист. А предыдущие свидетели вам наврали. Тарасюк мстит, что мы его послали, вот и все.

– А что так? – встрепенулся Бимиц.

– Да он оперирует, как жопа!

– Что вы себе позволяете? – выкрикнул профессор со своего места.

– Да пусть хоть тут официально запишут, кто ты есть! Барышня, прошу вас… – свидетель слегка поклонился секретарше. – Достал ты уже, Гитлер проклятый!

Морозов повернулся в сторону Тарасюка с внушительностью танковой башни, и Ирина остро пожалела, что удалось разговорить его.

Профессор подскочил:

– Вы ответите за оскорбление!

– Гестапо на колесах!

– А ну тихо! – зычно проорал Кошкин, и стало тихо.

Ирина крутила ручку в руках. Что ж, мнение врача они услышали, надо его отпускать, чтобы не скатываться в базарную перепалку, но ей стало по-человечески интересно, почему доктора с профессором так друг друга ненавидят.

– У вас какие-то личные счеты с товарищем Тарасюком?

– Нет. Просто он внедрял свое научное говно на нашем поле.

– Но прогресс это же хорошо.

– Так я не говорю, что плохо, только новые методики надо делать хорошо и применять по показаниям, а не так, как он, через жопу и всем подряд. Володя всегда исходит из интересов больного, а этот, Менгеле недоделанный, думал только о том, чтобы материал для диссертации поскорее набрать. Мы с Вовкой – репозицию и гипс, а этот утром припрется и начинает больного давить авторитетом и разводить на операцию. Прооперирует и кидает, а мы потом выхаживаем. А Тарасюку и горя нет, он же кафедральный работник, ни за что не отвечает – ни за летальность, ни за осложнения. Оперирует он, а виноваты мы!

Тарасюк снова не усидел на месте.

– Да что вы его слушаете! – взвился он. – Это же деградант конченый! Ничего не знает, кроме гипса, а туда же…

– Соблюдайте, пожалуйста, порядок, – сказала Ирина, – здесь суд, а не научный диспут.

Но Морозова было уже не унять:

– Да, перелом перелому рознь. Бывает трещинка, а другой раз на снимке осколки разлетятся, как звезды по небу. На то наука и не стоит на месте, чтобы для каждого случая свое лечение. Показанием к операции должны быть особенности перелома и состояние пациента, а не научный интерес Тарасюка, вот и все.

Ирина взглянула на обвинителя. Тот улыбнулся и ничего не сказал. В общем-то, с учетом того, что они сейчас услышали, есть основания для ходатайства не принимать во внимание экспертное заключение Тарасюка. Но тогда придется отправлять дело на доследование, искать где-то нового профессора, обладающего авторитетом, и чтобы у него не было конфликтов с Ордынцевым, а судя по задиристому виду подсудимого, найти такого будет непросто.

Тарасюк покинул зал, чеканя шаг и с гордо поднятой головой, как на параде. Хоть дверью не хлопнул, и на том спасибо.

Ордынцев усмехнулся. Отпустив Морозова, Ирина хотела вызвать следующего свидетеля, но вдруг передумала. Сейчас, благодаря показаниям ординатора и демонстративной выходке профессора, симпатии на стороне подсудимого. Немногословный Морозов вполне доходчиво объяснил, что в ситуации, в которой невозможно было выполнить все, Ордынцев выложился по максимуму.

Самое время поднажать, укрепить хорошее мнение заседателей о подсудимом, тогда следующим свидетелям труднее будет его испортить.

Она попросила Ордынцева еще раз уточнить свое семейное положение.

– Был женат, есть сын, – повторил он.

– А где ваша жена сейчас?

– Умерла четыре года назад. Лейкоз.

– Вы сами воспитываете сына?

– Конечно.

– Кто еще с вами проживает?

– Никто.

– Кроме вас, есть о вашем сыне кому позаботиться?

Ордынцев пожал плечами:

– Тесть обещал, но я не знаю, позволят ли ему оставить сына у себя, пока меня не будет. Очень надеюсь, что позволят.

– Он живет один?

– Да, супруга погибла много лет назад.

– А ваши родители?

– Они живут в Норильске.

– И что? Готовы позаботиться о вашем сыне?

– Не знаю. Я им не говорил, что меня судят, не хотел волновать.

– Но…

– Понимаю, что вам это кажется очередной халатностью с моей стороны, но тестю я абсолютно доверяю. Пока Костя с ним, я за него спокоен.

– Вы были так уверены, что вас не лишат свободы, что не позаботились о судьбе ребенка? – подал голос Кошкин.

Ордынцев улыбнулся:

– Ну что вы! Просто, знаете, если можно оттянуть неприятный момент, то будешь оттягивать до последнего. Тесть обещал, что все сделает, как надо, вот я и смалодушничал, спрятался за его широкую спину.

Свидетельское место занял психиатр – элегантный мужчина средних лет, больше похожий на артиста или поэта, чем на доктора.

– Ордынцев очень внимательный врач, – начал он, не дожидаясь вопросов, – в том числе и по нашей части. Умеет распознать непорядки с психикой и всегда вызывает нас на консультацию, если что-то не так. Не буду далеко ходить за примером: недавно к нам поступила женщина после ДТП, сама почти не пострадала, а муж, сидевший рядом с ней на водительском сиденье, погиб на месте, причем там была грубая деформация тела, чуть ли не оторвалась голова, и бедная женщина все это видела. В приемнике она вела себя совершенно адекватно, но Ордынцев сопоставил ее спокойное поведение с ситуацией и на всякий случай пригласил меня. И нам, конечно, не удалось облегчить ей боль утраты, но по крайней мере избежали острой психотической реакции. А другой врач посмотрел бы: ага, руки-ноги целы – иди гуляй. Нет, Ордынцев – прекрасный специалист. И тоже еще случай был интересный: у них там все выходные больной терроризировал буфетчицу, что она ему хлеба не дает. Дежурный персонал думал, что просто сволочь, а Ордынцев в понедельник сразу разобрался, что это дебют шизофрении. Ну то есть диагноз уточнили уже мы, но факт психического расстройства установил он.

– Другими словами, вы считаете, что если бы Ордынцев сделал обход, то обязательно бы заметил, что у него в отделении разгуливает больной с белой горячкой? – мрачно спросил Бимиц.

– Что вы, нет! Вы совершенно превратно поняли мои слова, – свидетель поморщился и махнул рукой, – совершенно превратно! Я имел в виду только то, что Ордынцев прекрасный врач, ничего больше, и нет его вины в том, что произошло. Как психиатр могу сказать, что во время операции человек испытывает колоссальную нервно-психическую нагрузку, а при экстренных вмешательствах так вообще запредельную! Неизвестно, что найдешь, какие повреждения, все ли увидишь, или что-то пропустишь, а когда операционное поле еще кровью заливает, а ты не знаешь, где источник, то сердце колотится так, будто на Олимпиаде стометровку бежишь. Товарищи судьи, вы только представьте себе, что вам надо делать, и делать быстро, а что именно – хрен его знает! Доподлинно вам известно только одно – каждое ваше движение может стоить человеку жизни, так же, как и каждая секунда промедления. Вот так. Не знаю, что сейчас говорили вам свидетели, а когда мы в больнице рассматривали этот случай, то наши умные начальники посчитали, что Ордынцев мог все успеть, и влепили ему выговор. Тогда меня никто не спрашивал, поэтому, пользуясь случаем, я хоть теперь заявляю, что не мог. Ни черта он не мог успеть, товарищи судьи! Он не на конвейере пластмассовые ведра штамповал, а спасал человеческую жизнь, все равно как по минному полю прошел. Те несчастные десять минут, когда одного пациента увозят, а другого подают, были ему жизненно необходимы, чтобы хоть чуть-чуть восстановиться. Да, выпить кофе, да, выкурить, может, сигаретку, поспать три секунды, или что там ему помогает. Это нужно было не только и не столько Ордынцеву, а прежде всего больному, чтобы его оперировал человек, который полностью ориентируется в окружающей обстановке и соображает, что делает. Как бы мы ни превозносили волю и труд на грани возможностей, человеческая психика имеет далеко не безграничный ресурс. Все знают максиму – чтобы хорошо отдохнуть, надо хорошо поработать, а ведь на самом деле наоборот. От измотанного, истощенного человека толку гораздо меньше, чем от того, кто выспался, поел, получил какие-то положительные эмоции. Кстати, как вы думаете, хоть один человек поинтересовался, когда Володя последний раз принимал пищу в то дежурство? Вот именно, что нет. До секунды просчитали, сколько у него было времени на обход, а что с двенадцати дня он не имел ни малейшей возможности присесть пожрать, о том не подумали. Полюбопытствуйте, и вы увидите – с полудня операции одна за одной, сначала план, потом сразу поступление поперло. Ордынцев успевал максимум кусок хлеба на ходу сжевать.