Анна Малышева - Зачем тебе алиби…

О чем вы говорили?

— Ты это назовешь сказками.

— А все же?

Анжелика глянула туда, где на подушке неподвижно лежала белокурая голова и пожала плечами:

— Да чепуху. Говорила об Игоре, обо мне, о тебе.

— А что обо мне?

— Ничего хорошего. Это же для тебя не новость, верно?

— Только бы эти дни пережить… — пробормотал он.

— Послушай, — Анжелика больше не настаивала на том, чтобы говорить о Лене на кухне. Теперь она нарочно стремилась говорить в присутствии Лены, чтобы та могла все слышать и как-то оценивать обстановку. Эта женщина вызывала в ней острую жалость и сильное беспокойство. — Что ты станешь с ней делать, когда найдут убийцу?

— Лечить. Я же говорил.

— Но если она?..

— Что? Расскажет докторам, что мы хотели убить Игоря?

— А ты думал об этом?

— Милая, у нее сейчас куча всяких навязчивых идей в голове… Даже если она станет рассказывать правду направо и налево — кто сможет определить, где правда, где бред?

— Врачи определят, когда ее вылечат.

— Когда врачи ее вылечат, она сама не захочет кому-то это рассказывать.

— Но она была нормальной, когда рассказала все Игорю!

— О чем ты говоришь? У тебя у самой-то все шарики в голове целы? Влюбленная женщина — тоже ненормальная, — отрезал он. — Хотя тебе этого не понять, как ни старайся. Ты же никогда никого не любила. Я тебе просто завидую.!

С кровати раздался тихий, отчетливый смех. Оба вздрогнули, и Саша скривил губы:

— Ничего Пусть развлекается. Надеюсь, ты не ослабила узлы? Боюсь, что она снова попытается откусить от меня сто грамм филея.

— Филей в заднице, а не на руке" И меня уже тошнит от твоего юмора. Мне надо идти, — Анжелика тоскливо смотрела, как тлеет ее сигарета. — Все это ужасно. Я так хочу уехать. Далеко-далеко…

Слушай, а что ты говорил про банк? Что это за банк, который не сможет проверить следователь?

— Частный банк.

— Такое бывает?

— Милая моя, просто даешь деньги какому-нибудь человеку, а он тебе потом возвращает с процентами. Вот и все.

— Постой… — насторожилась она. — Так это ты делаешь от себя? Ты и есть банк?

— Ну, вроде того.

— И давно этим занимаешься?

Он вдруг замолчал, а потом тихонько начал смеяться:

— Ну, мать, прозрела. Поздно, конечно, но лучше поздно, чем никогда. Да, это я тогда дал тебе денег под проценты. Деньги были мои.

— Я это знала давно, не считай меня такой уж дурой! — отрезала она. — Но я все же не думала, что была не единственная. И многим ты даешь деньги под проценты?

— Какая тебе разница?

— Ксении давал? Лизке? Армену?

— Армену давал.

— Под такие же дикие проценты, как мне? У тебя для всех такие условия?

— Отвяжись ты!

— А зачем же ты меня запугивал? Зачем угрожал? Зачем вообще все это придумал?

— Да потому что, глупая тетеря, если бы ты знала, что деньги мои, ты бы никогда не согласилась пойти в банк и пощипать счет Игоря! — фыркнул он. — Пороху бы не хватило. Пришлось немножко подтолкнуть тебя в спину. Иначе я бы никогда не вернул своих денег. Это было справедливо.

Она сунула сигареты в сумку, вскочила и перебросила через плечо ремешок:

— Все, если что, звони.

— Торопишься? — Саша не возражал против ее ухода, не спрашивал, когда они увидятся. Она посмотрела на него пристальней и увидела, что он часто смаргивает и вот-вот уснет.

— Знаешь, — сказала девушка, уже берясь за ручку входной двери. — Я, в общем, всегда знала, что ты сволочь. Но какая ты сволочь, понимаю только теперь. И если с Ленкой что-то случится, я буду знать, кто это сделал!

— Ладно, — он нетерпеливо оттолкнул ее от двери, отпер замок и издевательски раскланялся:

— Идите к черту, миссис Робин Гуд!

Блондинка с резкими чертами лица и темными глазами оказалась очень фотогенична. Юра был прав, когда сказал, что лицо у нее настолько запоминающееся, что она вполне может сниматься в кино Вероятно, в таком случае ее ожидала бы карьера звезды. Ее большую, превосходную черно-белую фотографию, сделанную с видеокассеты, сразу стали опознавать. Анжелика зря клеветала на следователя — он хотя и не торопился, но свое дело делал.

— Да, помню, — сказала первая же старушка, живущая в том же подъезде, что и Анжелика, только на первом этаже. — Ходила такая.

На вопрос, когда «такая ходила», старушка неуверенно ответила:

— Давно.. Может, лет десять назад.

— А к кому?

— На пятый этаж, к Прохоровым. То ли к младшему сынку, то ли к старшему, которого вот убили… Нет, погоди, сынок, младший в армии был, к старшему, значит.

Старушка еще проконсультировалась со своей дочерью — заморенной грузной женщиной, бросившей на плите кастрюлю с тушеной капустой, и наконец уточнила показания:

— К старшему, к Игорьку. Санька-то был в армии, верно, он на год раньше моего внука ушел… А я помню, мы как раз нашего провожали, когда она тут бывала. Аккурат, в тот самый день, на проводах, я ее возле подъезда видела, потому и запомнилось, что день такой… Стало быть, значит, к Игорьку.

— Она вроде за него замуж собиралась, — дочь старухи старательно обтерла руки полотенцем и взяла фотографию, поднеся ее к своим тусклым, слезящимся от кухонного чада, близоруким глазам. — Да, я ее помню. Только она тогда не такая белая была, обесцветилась, значит. Русые были волосы, темно-русые.

— Коса была, — радостно припомнила старушка. — Почти до пояса!

— А что же свадьба, расстроилась? — спросил помощник следователя.

— Нам не докладывали, — женщина вернула ему фотографию. — Они вообще необщительные были, эти Прохоровы. Игорь потом на другой женился.

— До-о-лго он ждал… — пригорюнилась старушка. — Игорь-то. Лет пять, что ли? Уж совсем мужик стал, а все не женился. Значит, эту любил.

Она ничего была, вежливая. Не то что эта, теперешняя… Никогда не поздоровается.

— Прохоровы за что боролись, на то и напоролись, — резко заметила ее дочь.

Помощник следователя попросил ее объясниться, и та, вдруг испугавшись, пролепетала:

— Да они все такие были, угрюмые… И эта Лика их тоже такая.

— А вот Машенька веселая была… — тянула свое старушка.

— Ее Машей звали? — ухватился помощник. — Вы точно помните?

— Машей, Машей. Мне еще Анечка говорила, жена Ивана. Вот она из всех самая, помню, веселая была, теплый человек… — Глаза у старушки начали слезиться, то ли от чувств, то ли от острого капустно-лукового запаха с кухни. — Бывало, всегда поговорит, о здоровье спросит… А потом сама стала болеть, и все болела, болела…

Фотографию опознали еще в двух квартирах этого же подъезда. Высказались все примерно в том же роде, что и первая старушка с дочерью: к Прохоровым ходила эта блондинка, очень давно, и с тех пор никогда не появлялась. Была невестой одного из сыновей (после расчетов вспоминали, что старшего), но свадьбы не вышло. Жена Ивана Петровича вскоре после этого начала тяжело болеть. Тогда же и с мужем развелась, а по какой причине — никто не знал. Все удивлялись, ведь люди прожили вместе столько лет, двое взрослых сыновей, и семья была крепкая… Самого Ивана Петровича тоже больше никто не видел, ну а Игорь в конце концов встал на ноги, купил квартиру матери и брату, сам женился. Ни один из опрашиваемых не видел Машу тем вечером третьего мая, когда она, судя по словам ближайшего соседа Прохоровых, Юрия Головлева, посетила бывшего жениха в его квартире. Остальные жители дома не только не помнили Маши, но даже Игоря и его жену нечетко вспоминали. Подтверждалась легенда о удивительной необщительности этой замкнутой в себе семьи.