Юлия Алейникова - Прощальный подарок Карла Брюллова [litres]

– Увы, пока нет, но дело продвигается, недавно мы задержали на таможне иностранца, пытавшегося вывезти одно из полотен.

– Вот как? Ну, я же вам говорил, что у нас трудно найти покупателя. Жаль, конечно, что только одно. Ой, я в том смысле, что если бы он вез все сразу, то их бы задержали, и коллекция была бы спасена.

– Я понял, – улыбнулся Павел Артемьевич.

– Так что же вы хотели от меня?

– Да, в общем, ничего особенного. Просто так вышло, что ваша племянница Римма Игоревна Величковская работала гидом-переводчиком с этим иностранцем.

– Римма? Но вы же понимаете, что это чистое совпадение? – заволновался коллекционер.

– Я в общем-то на это надеюсь. Но не могли бы вы рассказать мне о племяннице.

– Ну, разумеется. Конечно, Римма очень честный, ответственный, рассудительный человек. По-настоящему мы с ней познакомились уже после войны. Знаете, вышла совершенно фантастическая история, будь я писателем, мог бы написать рассказ или повесть, но увы. Не обладаю талантом, – охотно принялся рассказывать Воскобойников. – Знаете, я в войну не воевал. Так вышло. Я ведь когда-то окончил консерваторию по классу гобоя, играл до войны в оркестре. И вот как раз незадолго до начала войны наш оркестр отправился на гастроли по Украине. Я не буду рассказывать вам всех подробностей, эти воспоминания до сих пор мне тяжело даются. В общем, я попал в концлагерь. – Воскобойников закатал рукав халата, показывая Павлу Артемьевичу метку.

– Простите, не знал.

– Я вообще стараюсь никому об этом не рассказывать, сейчас объясню почему. Теперь всем известно, какие творились ужасы в лагерях, так что позвольте мне опустить подробности. Мне повезло, я выжил, был освобожден нашими войсками. Но мучения, выпавшие на мою долю в лагере, и физические, и моральные, подкосили меня, я, как бы это выразиться поточнее, не то чтобы сошел с ума, но, в общем, рассудок мой был поврежден. Я потом долго лечился и очень медленно и трудно возвращался к мирной жизни. В Ленинград я вернулся в начале сорок шестого. До войны я был женат, у меня была маленькая дочка Анюточка, ей тогда три годика было. И жена, и дочь погибли в блокаду. В живых осталась мать, но и то очень болела, умерла в сорок седьмом. Других родственников я не искал. Не имел сил. Работать музыкантом я тоже больше не мог, перебивался какими-то заработками, пока один приятель не предложил попробовать работу настройщика. И вот, с его легкой руки, я стал высококлассным специалистом. Живу, так сказать, не бедствую. Да. Какой-то рассказ получается неправильный. Не о Римме, а о себе, но без этого вам не понять, – извиняясь, развел руками Аристарх Иванович.

– Пап… – заглянул в комнату молодой симпатичный мужчина. – Здрасте, – бросил он небрежно, заметив Реброва. – Я возьму машину? – И, не дожидаясь ответа, закрыл дверь.

– Сын. Единственный. Поздний. Избалованный. Даже чрезмерно, – со вздохом пояснил коллекционер. – Да, так вот. В сорок шестом году я как-то случайно зашел в магазин, за какой-то мелочью, и вдруг ко мне с криком бросилась какая-то девочка. Она обхватила меня за талию и со всхлипами стала повторять: «Дядя Арик, дядя Арик». Так меня зовут в семье. Я растерялся. Даже испугался. Потом выяснилось, что это моя Римма, дочь двоюродной сестры Зои. Как она меня узнала? Ума не приложу. До войны я был цветущим молодым человеком. А после лагеря превратился в развалину.

– До войны вы близко общались с семьей сестры?

– Да, очень. Семья у нас была дружная. Все праздники вместе, в гости друг к другу ходили, с сестрой я был очень дружен. Когда вернулся, мама сказала, что они все погибли. Я не стал проверять, а тут вот Римма. Мне бы, конечно, надо было забрать девочку к себе, но я не мог. У меня бывали приступы, я почти не работал, мама болела. А Римма даже не обиделась, она все поняла, очень умная и тонко чувствующая была девочка. Она нас очень жалела. Помогала нам, чем могла. А когда умерла мама, переехала ко мне. Ей было очень непросто со мной. Но она держалась, видно, ей, как и мне, не хватало тепла, любви и защищенности. Я не мог ей всего этого дать, а вот она меня, можно сказать, спасла. Когда Римма поступила в университет, мы оба решили, что ей будет лучше в общежитии, я уже достаточно окреп, а Римме надо было строить свою жизнь, а не ухаживать за больным родственником. Но она очень часто меня навещала, заботилась. А потом я познакомился со своей второй женой Галиной Петровной. Римма ее сразу приняла. Я очень боялся ревности, но ничего подобного не было. Кстати, Борис, сын жены от первого брака. Его отец погиб в начале сорок пятого, даже не узнал, кто у него родился. Я мальчика усыновил и растил как родного. К сожалению, Борис вырос очень избалованным эгоистом. Мало нас с женой, бабушки с дедушкой, отец жены – профессор почвоведения Петр Федорович Загорский, не слыхали? Очень большая величина в мире науки, а Вера Кондратьевна всю жизнь была домохозяйкой, а тут единственный внук. Несколько лет назад они оба умерли, сперва тесть, потом теща, – печально покачал головой Аристарх Иванович. – Это, кстати, их квартира. Так вот, мало было нас четверых, так еще и Римма нянчилась с ним, как со своим собственным. Подарками заваливала. Когда мы поженились с Галиной, Боре было шесть, а Римме – двадцать. Не знаю, но мне кажется, она и замуж потому не вышла и ребенка не родила, что мы ей собственную семью заменили. Впрочем, замужем она была, но недолго, очень быстро разошлись. Как мне кажется, мужу хотелось, чтобы Римма принадлежала только ему, а она предпочла нас. До сих пор чувствую себя виноватым.

– Значит, у Риммы Игоревны с вашим сыном очень близкие отношения?

– Ну, что вы. Они такие друзья. Борька даже про двойки и шалости сперва Римме рассказывал, а уж она потом нам в смягченной форме докладывала, – усмехнулся Аристарх Иванович.

– А чем же занимается всеобщий любимец?

– О, тут все сложно, – вздохнул Аристарх Иванович. – Трудолюбие не является его сильной стороной. Поэтому после школы он вдруг возжелал стать артистом, благо, внешность у мальчика привлекательная. Этого, разумеется, было недостаточно, но я похлопотал, в общем, его приняли. Как вы бы, наверное, сказали, по блату. Еще в институте он понял, что великого актера из него не выйдет, и перешел на режиссерский. Его он, к счастью, окончил, но сейчас работает администратором в кинотеатре «Ленинград».

– Скажите, как давно вам известно о коллекции Пичугиных? – неожиданно сменил тему Павел Артемьевич.

– Давно. Пожалуй, с детства. Видите ли, мы с родителями проживали в доме на Гороховой, этот дом до революции принадлежал семейству Пичугиных, потом был национализирован, но в доме еще проживали дворник и кухарка прежних хозяев, так что всякие истории о Пичугиных рассказывали регулярно. А тут еще в двадцать, не вспомню, каком году, в доме произошло несколько ограблений и убийство. Убили дворника. И говорили, что из-за клада, который бывшие хозяева в доме перед революцией спрятали. Тогда же и про картины вспоминали, милиция всех допрашивала. Не помню, поймали тех жуликов или нет? – озадаченно нахмурился Аристарх Иванович. – Ну а потом, уже попав в семью жены, я неоднократно слышал разговоры о коллекции Пичугиных. Ведь я коллекционер по наследству, тесть увлекался и меня заразил, да так, что я его самого переплюнул. Благо, жена понимала и не осуждала.