Станислав Родионов - Дьявольское биополе [сборник]

— Видимо, нервы.

— А однажды сказал, что опостылело ему все, бросить бы и уехать на жительство в деревню.

— Что опостылело?

— Наверное, живопись. Сергей Георгиевич, я, может, и глупая, но сердцу своему верю… Любовь это, не любовь, но душа его ко мне повернута.

— Нина, это и есть то серьезное?

— Валерий не только вор, он и добрый,

— Все, что ты хотела сказать?

— Нет. Сергей Георгиевич, я от вас утаила один факт…

— Какой? Смелее-смелее.

— Сегодня пятница… В воскресенье Валерий ждет меня в Поморске.

— Это он по телефону сказал?

— Да, когда звонил ночью.

— Зачем ждет?

— Об этом разговора не было.

— Где ждет, во сколько?

— Если скажу, то что?

— Как что?.. Сама понимаешь.

— Ага, поедете и арестуете.

— Моя обязанность.

— А я?

— Мы же говорили… Если любишь, то будешь ждать.

— Пятнадцать лет? После того, как я помогла его арестовать? Да он меня проклянет, и правильно сделает.

— Но ведь ты для чего-то мне сообщила о предстоящем свидании?

— Думаете, для того, чтобы ваши сотрудники поехали вместо меня? Нет, Сергей Георгиевич, обижайтесь на меня, арестовывайте, режьте на куски, но я никогда Валерия не выдам. Да меня любой суд оправдает. Еще чего: собственноручно сажать отца будущего ребенка.

— Нина, но у меня есть и другие средства найти Куфелкина в Поморске.

— Без меня никак не найдете. А если будете за мной следить, то я не поеду.

— Как ты узнаешь, будем следить или нет?

— А я с вами договорюсь.

— О чем?

— О том, что я поеду одна в Поморск и привезу Куфелкина.

— Куда привезешь?

— Сюда, к вам.

— Ты, оказывается, умеешь острить.

— Я серьезно. Только вы дадите слово, что за мной следить никто не будет и ничего предпринимать пока не станете.

— Никаких слов давать не намерен.

— Почему?

— Ей-богу, детский сад… Ты же только сейчас говорила, что ловить отца своего ребенка не будешь?

— Разве я ловить поеду? Уговаривать явиться с повинной. Придет сам, добровольно, принесет все иконы и картины, и пурпур Ольхина… Смотришь, скостят срок. Суд не на осуд, а на рассуд.

— Нина, для тридцатилетней женщины это слишком наивно.

— Вы не верите, что так сделаю? Я дам честное слово. А мое слово верное, все в цехе подтвердят. Я могу запутаться, но уж если что знаю твердо, то на том и закаменею.

— Ты хочешь, чтобы надо мной весь город хохотал? Послал девчонку за преступником, который находится во всесоюзном розыске…

— Эх, Сергей Георгиевич, замах у вас верстовой, а шаг метровый.

— В каком смысле?

— Умный вы человек, обо всем судите. Про любовь много хорошего сказали, про смысл жизни, про счастье из кирпичиков… Глаза мне завязывали. Знаете, я вас сравнивала. Инженер знакомый на заводе есть… Примерно ваших лет. Автолюбитель, машину свою имеет. Ни поговорить с ним, ни поспорить. Про запчасти думает да про покрышки. Каждую свободную минутку выскакивает на улицу и эту машину поглаживает. Я сравнивала… Дядя Костя на нашей лестничной площадке живет, тоже ваших лет — в домино играет и телевизор смотрит. Я сравнивала… Ученого знаю, специалист по всем западным литературам, тоже ваших лет. Травы, массажи, сауны, голодания… Одного кефира может с голодухи четыре бутылки выдуть, и говорить, кроме как о своем здоровье, он ни о чем не будет. Сравнивала я, сравнивала, и досравнивалась.

— Нина, рассуди здраво. Допустим, поедешь к нему… Неужели ты веришь, что человек, совершивший несколько краж, скопивший ценности и навостривший лыжи за границу, послушает случайную очередную знакомую и придет с повинной? Чепуха!

— Сергей Георгиевич, вы про любовь, конечно, много знаете, да не все.

— Разумеется, не все.

— Про страдание забыли.

— Знаю-знаю, любовь связана со страданиями.

— Нет, не то. Вот юг многие любят: море, тепло, отдых… А сердцем к этим пляжам не прикипают, сердцем прикипают к северу, к землям тяжким и убогим. Потому что на этих землях страдали.

— Ну уж.

— Мать почему плохого ребенка любит сильнее, чем хорошего? Жалеет. Она с ним исстрадалась. Худых мужей любят больше, потому что с ними исстрадались.

— Сомневаюсь.

— Чем больше от кого-то страдают, тем сильнее любят.

— К чему ты клонишь?

— Вы про Валерия нагнетали… Преступник, бабник, такой-сякой… А вышло наоборот: чем больше говорили про него худого, тем больше я жалела. Теперь я ради его спасения на все пойду. Больше ведь некому.

— Почему же некому…

— Вы против него, милиция против, суд против… А кто же за него?

— Адвокат.

— Адвокат в суде. А кто сейчас поедет уговаривать идти с повинной?

— Да не послушает он тебя, черт возьми!

— Нет, послушает.

— Откуда такая уверенность?

— Я же говорила, что он жалостливый…

— Что же воровал и никого не жалел?

— Это в музеях, как бы ни у кого… А людей он не обижал.

— Логика! Если жалел кошек и старушек, то явится с повинной?

— Если жалел кошек и старушек, то своего будущего ребенка тем более.

— Он… знает?

— Сообщила по телефону.

— И что он?

— Сказал, чтобы я немедленно приезжала.

— А звонил все-таки зачем?

— После вашей информации уже знаю, зачем… Расспрашивал, что да как. Но только услышал про ребенка, про все забыл. Приезжай, кричит.

— И все-таки, Нина, не могу я пойти на такой риск.

— Сергей Георгиевич, я упустила… Когда услышал про ребенка, то он всхлипнул.

— Сентиментальный.

— Не сентиментальный, а несчастный. Что в этих драгоценностях? Ни семьи у него, ни дома.

— Возможно.

— Сергей Георгиевич, на вашей рискованной работе вы боитесь рискнуть?

— Дай мне подумать…

— Господи, я-то большим рискую.

— Помолчи.

— Вы уже десять минут ходите по кабинету…

— Хорошо, а если все-таки он не согласится? Должны мы такой вариант допустить…

— Тогда, значит, вы правы. Тогда он подлец.

— Тогда-тогда. Ну и что тогда?

— Тогда ловите.

— Ты его спугнешь.

— А то он сейчас не знает, что его ловят.

— Так-так.

— Опять вы ходите…

— Может, и верно попробовать?

— Если во мне сомневаетесь, то может цех поручиться.

— В воскресенье, говоришь…

— Сергей Георгиевич, только дайте мне честное слово, что со мной тайно никто не поедет и до моего возвращения вы ничего не предпримете.

— Разумеется, даю.

— И телефончик ваш на всякий случай напишите.

— Вот.

— Ну, и пожелайте успеха.

— Нина, ты осторожнее.

— Сергей Георгиевич, за меня не беспокойтесь.

— Да ты никак опять плачешь?

— Само собой вышло… Из-за своей жизни. Верно мама говорит: век протянется — всего достанется.

— Ну-ну, бодрей!

— У меня теперь и к вам тоже любовь…

— В каком смысле?

— По моей теории… Исстрадалась я за день с вами.