Мария Воронова - Сама виновата [litres]

– Я поняла, что должна его предупредить, – свидетельница хрустнула пальцами, – если бы я только знала, к каким это приведет последствиям… Хотя все равно не стала бы молчать. В общем, еще пять лет назад имя моего мужа произносилось в профессиональных кругах с большим уважением. Он был ценный сотрудник, перспективный кадр, и будущее представлялось нам обоим радужным и успешным, пока к Феликсу не попало дело… В общем, девочка пожаловалась, что Пахомов до нее домогался, принуждал, ну, вы понимаете, к чему, мама привела ее в милицию, и разбираться выпало моему мужу. Он возбудил уголовное дело, к сожалению, не знаю, по какой статье…

– Не беспокойтесь, – мягко перебила Ирина, – если будет нужно, мы поднимем архивы и все выясним.

Свидетельница хмыкнула:

– Уверяю вас, в архивах от этого дела и следа не осталось, все подтерли! Наши великие деятели культуры подняли дикий вой, не успел Феликс поставить точку в протоколе допроса. Да как смеют какие-то смерды клеветать на великого человека! Девка – проститутка, и мама ее не лучше, сами все подстроили! Ну что я вам рассказываю, товарищи судьи, вы-то наверняка знаете, как в таких случаях говорят. Самая лояльная к потерпевшим версия была такая, что они лимита, вылезшая из навоза, в жизни ничего от мужиков не видели, кроме побоев, так что простая вежливость кажется им чем-то неприличным. Людям следует общаться в своем кругу, а когда пытаешься облагодетельствовать всякую шваль, ничем хорошим это не кончается. Феликсу приказали по-тихому замять дело, но он был убежден, что девочка действительно пострадала, и собирался довести до суда, только у Пахомова оказались настолько влиятельные друзья, что мы моргнуть не успели, как очутились в деревне, и хорошо, что не в тюрьме. Феликс сначала держался, а как узнал, что та девочка покончила с собой, так и все… Вроде бы он ее не предал, до последнего не сдавался, а так и не смог себе простить… – Волкова снова хрустнула пальцами, – говорил мне, что должен был предвидеть и сразу отговорить девочку с мамой подавать заявление. В общем, муж мой спился и сейчас находится в таком состоянии, что никаких показаний давать не может, а иначе, конечно, пришел бы в суд и рассказал все гораздо лучше меня.

– Галина Михайловна, обстоятельства того дела сейчас для нас не важны. Главное, вы сообщили Семену Яковлевичу, что его племянница не может чувствовать себя в безопасности рядом с Пахомовым, так? – спросила Ольга, а Ирина не стала придираться, что это явно наводящий вопрос.

– Вот именно.

– И как отреагировал подсудимый?

Женщина пожала плечами:

– Как и всякий другой на его месте. Сначала бросился звонить сестре, но она уже ушла, тогда он попросил меня сходить в больницу и к акушеру-гинекологу, предупредить, что ему срочно надо уехать, и сорвался в город. Но мне и в голову не могло прийти, что кончится так трагически…

– А иначе что? Остановили бы? – спросил Бимиц.

Свидетельница приподняла бровь:

– Навряд ли…

У гособвинителя вопросов больше не было, а Фельдман отсутствовал, и от этого явного нарушения процедуры Ирина чувствовала себя крайне неуютно, хотя сама его и предложила. Она злилась на этого Дон Кихота с медицинским образованием, который не взял адвоката, чтобы тот сейчас представлял его интересы.

Ирина стиснула зубы. Предстоял допрос ребенка, пережившего тяжелое потрясение. Как сделать это, чтобы не нанести девочке новый удар, не усугубить травму? А вдруг Фельдман был прав, решив пожертвовать несколькими годами жизни ради душевного спокойствия племянницы, а они в поисках истины сами совершают преступление? А что, если этот допрос станет последней каплей?

Пока свидетельница возвращалась на место, в зале заволновались, зашумели. Ирина различила чей-то вскрик фальцетом: «Неслыханная наглость!»

Не верят… Что ж, рассказ Волковой действительно похож на сплетню. Без имен, без доказательств, какой-то глупый навет. Так же, впрочем, как и Полинина история.

Клевещут холопки на барина, вот и все. Зачем только им свободу слова дали, когда таких надо на конюшне пороть, и пусть ноги хозяину целуют, что не до смерти. А эти хамки в суд приходят и рассказывают о тайных страстишках великих людей, совсем стыд потеряли! Должны понимать, что Пахомов, как жена Цезаря, вне подозрений.

Ирина посмотрела в зал. Кислые, насупленные лица. Интересно, сколько завтра жалоб на нее полетит во все инстанции? А может быть, и нет… Утро вечера мудренее, догадаются ребятки, что если фигура Пахомова слетит с пьедестала, то освободится место для другого, которое надо вовремя занять, а не мстить тому, кто тебе его расчистил.

Но это будет завтра, а сегодня публика в зале полна сословного негодования.

Подумав немного, Ирина решила допрос матери проводить тоже в закрытом режиме. Хоть немного ей полегче будет.

После выступления в суде Полина была как пьяная. Смутно помнила, как люди подходили к ней, кидали: «Мразь», – и кое-что похуже, но быстро подскочил парень с раскосыми глазами, сказал: «Спокойно, граждане, расходимся», – и вокруг нее чудесным образом возникло пустое пространство. Как сквозь сон, она слушала показания свидетельницы про Таню и думала, что все тайное рано или поздно становится явным. Девочки давно нет и как будто не было, ее маму запугали до полусмерти, все хвосты подчистили, а живут в глухой деревне милиционер с женой, которые в нужный момент встанут на защиту правды.

Потом судья приказала покинуть зал, и молодой человек отвел Полину в пирожковую и взял ей сладкий чай и огромную булку, так упоительно пахнущую свежеиспеченным тестом, что Полина тут же вцепилась в нее зубами.

– До конца будете? – спросил он, жадно уписывая такую же булочку. Сахарная пудра сыпалась ему на воротник.

– А вы?

– Могу отвезти вас домой, но хотелось бы остаться.

– Мне тоже. Я подожгла этот бикфордов шнур, так интересно, рванет – не рванет.

– Зная Олю, уверяю вас, что рванет.

– Хорошо.

– Вы это… – парень потупился, – не переживайте о том, что было. Вина, все такое… Это не ваш случай.

– Да?

– Вы были маленькая. Бывает, за дитем недоглядят, и он схватится за горячую сковородку, так не он же в этом виноват.

– Но шрамы-то остаются у ребенка.

– Они заживают со временем. Вот мне недавно нос своротили, думал, урод останусь, а прошел месяц, и сейчас уже не заметно совсем.

– Вообще-то заметно.

– Да? – не расстроился опер. – Ладно, неудачный пример.

– Вы не волнуйтесь за меня, я в порядке.

– Ешьте тогда булочку.

Полина улыбнулась и вдруг очень отчетливо вспомнила, как перед школой ходила с папой к глазному врачу, и когда выяснилось, что капли для проверки зрения можно капать только после еды, они отправились в точно такую же пирожковую и ели там сосиски в тесте, еду, строго запрещаемую мамой, а потом папа еще купил ей лимонад «Золотистый». Капли действовали целых два дня, все расплывалось перед глазами, но главный ужас состоял в том, что невозможно было читать, а это представлялось маленькой Полине хуже смерти. Кажется, папа тогда прогулял работу, чтобы весь день читать ей вслух…