Николай Леонов - Откройте, я ваша смерть

– Ну? – Валет все же поднялся и сел на кровати, сложив руки на коленях и уставившись в пол.

– Нукает тот, кто запрягает, – вставил Крячко. – Холера за собой большой воз тянет. И ты теперь за ним паровозом пойдешь. Если, конечно, не убедишь нас, что с зоны ты сорвался, исключительно соскучившись по зеленой травке и цветочкам на солнечной лужайке. А еще особенно сурово к тебе суд отнесется из-за нападения на сотрудника полиции при исполнении им служебных обязанностей. Напали вы на него, ребята, потому что узнали в нем опера. Пока ты не по уши в дерьме, Валера, давай сотрудничать. Мы тебе добавку к сроку поменьше – ты нам ваш с Холерой художественный промысел. Сам понимаешь, что нам заказчик нужен, нужен канал, по которому цацки должны были уйти.

Валет молчал около двух минут, глядя в пол. Сломать его, надавить простыми угрозами надежды было мало. Валет – это не дешевый урка, он вор серьезный, опытный. Но в сложившейся ситуации, когда его и Холеру пришлось брать, иного выхода, как только разыгрывать этот спектакль, не было. И надеялись оперативники не просто на удачу, они исходили из личности обоих задержанных преступников, из оценки их прошлых дел, воровской «специальности» обоих. И косвенно оперативные данные, имеющиеся у оперативников на данный момент, показывали, что Холера и Валет готовили преступление. Был даже шанс в результате разработки окружения обоих получить более конкретные сведения. Возможно, что преступление совершается подручными, помощниками.

– Че хотите? – наконец изрек Валет.

– Мы? – Гуров разочарованно вздохнул, громко хлопнул и пружинисто поднялся с табурета. – Время с тобой тут терять! Дурак ты, Валет! Совсем нюх потерял на зоне. Ты бы хоть напряг извилины свои и подумал бы, на кой черт нам тебя брать, если на тебя ничего нет. Ты за кого нас держишь? Ты меня давненько знаешь. И Крячко тоже. Думаешь, нам заняться нечем, только с тобой тут многозначительными взглядами обмениваться. Давай, Гаврилов, запускай процедуру по полной программе, и чтобы я этого лица не видел лет пятнадцать-двадцать.

Лев пошел ва-банк и не проиграл. Он специально загнул про такой большой срок, и Валет не выдержал. Видимо, нервы у уголовника были на пределе, а выйти на волю лет эдак в 60 его совсем не прельщало. Любил Валет пожить, всласть пожить, а годы уже не те, не мальчик уже.

– Стойте!

– Ты чего орешь? – остановился Крячко в дверях, когда они с Гуровым уже собрались выходить из камеры.

– Подождите… Я согласен!

Сыщики переглянулись, и Лев, вернувшись, демонстративно уселся на табурет перед Галановым. Валет бегал глазами по камере, кусал губы, о чем-то продолжая лихорадочно думать, потом хрипло произнес:

– В сознанку иду. На полную.

Крячко тут же вышел из камеры, а через минуту снова появился, уже с диктофоном и микрофоном на подставке. Валет хмуро смотрел на приготовления. А когда аппаратура была установлена, заговорил:

– Я, Валерий Алексеевич Галанов, 1977 года рождения, добровольно иду на сотрудничество со следствием и даю следующие показания…

Гуров слушал с равнодушным лицом. И не для того, чтобы не показать своей радости и чувства удовлетворения уголовнику. Нет, они, конечно, раскрыли сейчас преступление, точнее, четыре преступления, два из которых висели на МУРе шесть лет. Но, увы, все это не имело отношения к нынешним событиям, к загадочной гибели трех заслуженных пенсионеров. Речь шла о последней большой краже, которую совершил Валет. Он бы дождался выхода на свободу, а потом с этими деньгами спокойно мог дотянуть до старости, если, конечно, не покупать футбольных клубов, или яхту, или виллу в Майами. Но пронюхали о его кладе дружки, и слюни потекли от жадности. Инициатором был Холера, который обещал спасти сокровища Валета, но просил себе за это половину.

Решать надо было срочно, потому что Холера мог золотые изделия и предметы, имеющие высокую художественную ценность, сбыть и превратить в деньги. Но сделал бы он это очень дешево. Только у Валета был хороший и дорогой канал сбыта. Но для этого ему нужно было оказаться на свободе. И он рискнул. Даже половины награбленного, которое он реализовал бы через своих перекупщиков, ему хватило бы на остаток жизни. Но если бы этим занялся Холера, ему достались бы только крохи. На такое соглашаться Валет не собирался, и теперь ему надо было спасать свою шкуру. Можно ведь отделаться только дополнительным сроком за побег и заслужить снисхождение, сдав добровольно свои драгоценности. В его положении это было бы лучшим выходом. А уж потом со своими дружками он разберется!

– Занимайся, Максим, – сказал Григорьеву Гуров, когда они вышли из СИЗО и сели в машину. – Это дело МУРа, ты его заслужил, так сказать, своей шкурой. Это тебе компенсация за твой потрепанный внешний вид. Да, собственно, ты это дело и раскрыл. Мы со Станиславом Васильевичем были только статистами в этом спектакле.

– Вообще-то, Станислав Васильевич мне там, в ресторане, жизнь спас.

– Прими и это как дар! – величественно произнес Крячко и похлопал капитана по плечу.

«Все возвращается на круги своя, – думал Гуров, когда они входили с Крячко, Григорьевым и двумя понятыми в квартиру пенсионера Колотова. – И именно в прямом библейском смысле этой фразы. Мы сделали круг и теперь возвращаемся, но не назад, а к исходному, но наиболее высокому кругу понимания происходящего. Что мы ищем? Мы ищем нечто объединяющее этих заслуженных стариков. Потому что их смерти нам кажутся подозрительными».

– Ну, теперь разделимся, чтобы времени не терять понапрасну, – предложил он присутствующим. – Станислав Васильевич, ты возьми на себя кухню, санузел, прихожую. Мы с капитаном займемся комнатой. Начинаем от двери. Ты движешься против часовой стрелки, я – по часовой.

Трудно искать, когда не знаешь, что конкретно тебе нужно. Но у сыщиков был большой опыт, и они понимали главное – надо обращать внимание на то, что странно, что противоречит жилищу пенсионера, бывшего мидовского работника, что должно удивить. Или то, что слишком ценно для него. Когда они обсуждали эти предстоящие поиски, Крячко выразился очень образно:

– Ну да! Необычное для этого жилища и для хозяина квартиры. Например, губная помада и женский лифчик. Или крупнокалиберная дальнобойная снайперская винтовка. Это я так, в крайности бросаюсь.

Надо было видеть лицо Гурова, да и Григорьева тоже, когда Стас вышел из ванной комнаты, держа осторожно двумя пальцами колпачок от губной помады.

– Знаете, ребята, – озадаченно покачал он головой, – я ведь про губную помаду чисто теоретически говорил. Я не имел ее в виду как таковую. Это образ, категория, так сказать. Кстати, помада эта не двадцатилетней давности, она свежая, в ней еще запах немного сохранился.