Вячеслав Белоусов - Тайны захолустного городка [litres]

– Смущает?

– Пишите, раз надо, – подпёр седовласую голову Пастухов и задумался на минуту, смежив глаза. – Лет до десяти-одиннадцати жили мы каждый сам по себе и друг о дружке не догадывались. Слышал я, конечно, про знатного рыбодобытчика Снегирёва Петра, по всей Волге слава катилась впереди него самого, а я рыбакам подмогал по мелочам, иногда и на лов с собой брали. Одним словом, кормился возле их котлов и грелся от их добрых душ. Были разные, попадались и такие, кто шугал нищего цыганёнка-сироту, кабы чего не спёр, а в основном жалели, не обижали. А уж слюбились мы с ней опосля, лет шестнадцать мне было, семнадцать, а ей на год-полгода меньше, тогда и понесла она от меня, а уж пацанёнка родила в срок, как положено.

Жогин и Щергунцов в изумлении переглянулись.

– Как это понесла? Забеременела, что ли? – дёрнулся Щергунцов. – Ты чего мелешь?

– Мельницей мелят, а ты слушай, начальник, раз интерес имеешь.

– Как же это случилось? – не сразу нашёлся Жогин. – В общем… как встретились, познакомились?.. Она же дочь богатого, известного человека, а вы, извините, – нищета, цыганёнок.

– Крепок я тогда был, чубат, красивый жеребчик. Девки постарше оборачивались, заигрывали. Что греха таить, зарились и молодухи – вдовы погибших в море ловцов, – бородач усмехнулся было, но искра быстро угасла в его глазах, померкло и осветившееся на миг лицо. – Так и было. Мне с чего врать?

– Продолжайте, Кондратий Федосеевич, – попробовал успокоить его Жогин.

– Вот и я говорю: бегал я у рыбаков в помощниках подай – принеси, чтобы с голодухи не пухнуть, а ей отец специальную бударку на воду спустил, шатёр поставил, и в нём она, как персидская царевна с прислужниками восседала. Собой красы невиданной, лицо белое, глаза голубые… – рассказчик не удержался, цокнул языком от избытка чувств, но осёкся тут же, смолк ненадолго, обведя слушавших грустным взором. – А может, я придумываю, может, кажется мне по прошествии времени… однако врать не стану: вместе с другими заглядывался и я на Глафирку, но мыслей лихих не заводил. Да и откуда им взяться у нищего юнца? Девице между тем надоело по Волге кататься, людишек потешить, допекать она стала отца, чтобы взял её в море, на лотос глянуть, раскаты увидеть, настоящую ловлю узрить. И добилась своего, потому что баловал он её, любые желания готов был исполнить – единственная кровинка у отца, отрада. Слушался, миловал, жаловал, а сам между тем прицелился выдать дочь за сына своего закадычного дружка, тоже известного рыбодобытчика Никифора Селиванова, с которым у них не только дружба водилась крепкая, но и соперничество жестокое: каждый друг перед дружкой фортеля выкидывал, да так, чтобы переборщить, уязвить приятеля. Гордеем, помню, кликали женишка-верзилу. Хотите верьте, хотите нет, а кулачищем гвозди в доску забивал на спор, и постарше нас обоих был годка на два-три. Об армии всё поговаривал, в офицеры метил, а кобылу объездить не мог, – криво усмехнулся бородач. – Бывало, подведут ему конька, держат под уздцы аж двое, а он криком спугнёт жеребца, тот и удерёт, разметав помощничков. Смех один!.. Глафирка не могла на это глядеть; даром, что девка, без посторонней помощи на такую же ретивую кобылку сама взбиралась – и только пыль столбом по степи!

– Против свадьбы была? – зажёгся рассказом Щергунцов. – Отшила женишка?

– И не догадывалась о свадьбе… – опустил голову цыган.

– Что же случилось?

– Утаил Пётр Тихонович про свадьбу, но, согласившись на катанье в море, затеял со сватом устроить в этот день венчание жениху с невестой. Вроде как баш на баш, только ей ничего заранее не сказал. Приодеться велел соответствующим образом, священника пригласил – устроил всё честь по чести. Очухалась Глафирка и разгадала коварный замысел отца, когда уже в море находилась и деваться было некуда.

– Ты впрямь сказки рассказываешь, дед, – усмехнулся Щергунцов. – Больно всё складно получается.

– А ты закрыл бы уши, – нахмурился тот. – Дальше вовсе не поверишь. Прекратить? – глянул он на Жогина.

– Продолжайте, – не отрываясь от протокола, записывал следователь.

– Ни с того ни с сего буря поднялась на море, да такая, какую никому раньше видеть не приходилось. Заметили маленькую тучку не сразу, поглощённые приготовлением к затеянному. А когда ветерок из свеженького превратился в буйный, да тучка та выросла в чёрную напасть, затмив и солнце, и полнеба, изменить что-то, выбраться поближе к раскатам да войти в русло реки было уже трудно. Вместе с лодкой жениха и невесты ещё с десяток поблизости находились гости на разных судёнышках. Смилостивился, взял и меня хозяин поглядеть на чудо, да разметало все ладьи налетевшим ураганом. Плохо помню, что происходило дальше: треск грома, молнии, раскалывающие небо, как турецкими ножами. Перевернуло байду, где Глафирка была; не знаю, где остальные оказались, только бросился я за ней в бушующие волны, нырял несколько раз и потерял совсем надежду, когда почувствовал её в руках… Потом посчастливилось нам подхватить ялик не ялик – лодчонку с одним веслом, упали на доски днища, вычерпывали воду руками. Глафирка, помню, платье с себя скинула, с меня рубаху содрала, сделали мы из тряпья дрянное черпало и мучились с водой, пока сил хватало. Потом и весло единственное пригодилось, а уж сам Господь протянул нам руку – выбросил лодчонку на какой-то мелячок. Когда стало утихать чудище, помалу пошла на убыль вода в море. Лодчонка наша оказалась совсем на песке, вызвездилось небо. Мы из последних сил забрались под свою спасительницу и забылись сном.

– Гладко получается у тебя, дед, как по писаному, – Щергунцов потянулся за папироской, – ты сказки Пушкина не читывал?

– Меня грамоте некому было учить, – не обижаясь и не обращая на подполковника внимания, достал папироску из своего портсигара Пастухов. – К книжкам приучался я в лагерях, где провёл полтора десятка лет. Там же и сказки слушал, но такие, каких в детстве не привелось.

– Прошёл, в общем, заочное обучение, – Щергунцов поднёс ему зажжённую спичку, но бородач отвёл его руку.

– Полный курс лагерной академии, – буркнул он.

– И за что же тебя наградили? Не за спасение тонувших на море?

– Григорий Артемьевич, я попрошу… – резко вмешался Жогин.

– А пусть поизгаляется, – беззлобно отреагировал Пастухов, не остывший ещё от воспоминаний. – Я и сам, может, так же топорщился, если бы не испытал всё на собственной шкуре.

– Так за что сидел, борода? – не унимался Щергунцов.

– Отбыл по полной и судимость погашена, так что не переживай, начальничек.

– Давайте всё-таки продолжим, Кондратий Федосеевич, – постучал по столу ручкой Жогин.

– Что же тут продолжать? – вздохнул Пастухов, запустив пальцы в седую шевелюру. – Сами вы были молодыми. Помните, какими цветами пахнет тело первой девушки. А мне Господь подарил счастье наслаждаться этим целые сутки, пока нас нашли. Вот тогда Глафирка и понесла от меня ребёночка.