Вячеслав Белоусов - Тайны захолустного городка [litres]

– Кормить, значит, не будешь? – выдавил он из себя с хрипотцой.

Зинка ошалела от такой наглости чужака.

– Я гляжу, нахальный ты больно! – грозно насупила она брови. – Ни слова, ни полслова, ни имени, ни фамилии, а хвать бабу за задницу и в угол, а не удалось, так жрать ему подавай.

– Ага! – рыжий опять ощерился жёлтыми клыками и утёрся локтем, слюни так и капали с его толстых губ, то ли от голода и ярких кухонных запахов, то ли аппетитной хозяйки.

– Анатолия мово знаешь? – уставилась она на него испытывающим взглядом.

– От него, – моргнул бородач, почесав за ухом.

– Где же встретились?

– Известно где, – он неопределённо кивнул в сторону. – Там.

– Где там? Ты загадками со мной не говори. Я ведь наскрозь вижу.

– Как будто не догадываешься?

– Я-то знаю. Не один год бедую. То ли вдовствую, то ли в невестах засиделась. Сама не ведаю.

– Больше на невесту косишь.

– Вот именно, косю. Перекосилась уже.

– Не гневи Бога.

– Глянь-ка на него! Бога вспомнил! Да ты что же, верующий?

Бородатый молчал.

– Вот бороду-то, как у разбойника, отпустил. Небось не одну душу сгубил, а теперь Бога вспомнил?

Бородач только крякнул, голову ниже к полу нагнул, глаза потупил. Ну, прямо, монах покорный, рясу только вместо тряпья!

– Чего согнулся весь? Может, думаешь, поверю, что перевоспитывают там вашего брата, да в сан монаший обряжают? Толька мой, когда первый раз угодил туда по пьяной дури, ещё человеком был, хотя в драке едва мужика из-за ревности не порешил. А воротился, хуже зверя. На неделю его и хватило. Опять по пьяни загремел за мордобой. И прибил бы до смерти, если бы не соседка. Тётка Пелагея спасла. Из-под его кулаков вытащила.

– Ты-то чего тогда Бога гневишь?

– Кто? Я гневлю? – взвилась Зинка. – Вру что ли?

– Ты же татарка. Тебя насквозь видно, а русского Бога поминаешь.

– Бог один, – отрезала Зинка. – У нас хотя и Аллахом называется, а разницы никакой.

– Есть разница, раз говорю.

– А по мне, хоть ты говори, хоть кусайся. Ишь, зубы оскалил! У меня Бог один. Без национальности. Бабка Пелагея, когда в церковь ездит за тридевять земель, за меня свечку ставит в русскую церковь. И ничего. Помогает. Не сдохла ещё. И здоровьем, слава богу, не обделена. А ты мне зубы не заговаривай! Не строй из себя богомольца, каторжник чёртов!

Бородатый сверкнул глазами, но, скрывая ярость, потупил взор.

– Говори, кто таков? И чего ко мне припёрся. А то я не посмотрю на твой бандитский вид, участкового вызову.

– А что? Я могу и уйти, – встал с табуретки бородач. – Только у меня наказ твоего мужика. Вот я и завернул с дороги. А так бы мне топать ещё к себе и топать. Да совсем в другую сторону. Нездешний я. Пойду.

– Стой, бородатый козёл! – Зинка охланилась от последних слов чужака. – То лапать начал прямо у печки, то с порога бегом. Что же ты за мужик такой? Ничего толком не объяснил.

Бородатый затоптался, закосолапил.

– Рассказывай, что за наказ?

– От Толяна.

– Видел бы он, как ты меня тискал, башку открутил. – Зинка гордиться не гордилась, но уже особо и не хмурилась. – Он у меня быстр на расправу.

– Толян, да, – опустил голову чужак и криво усмехнулся. – Крутой мужик. Но с такой бабой, как ты, иначе нельзя.

– Эк как? – всколыхнулась Зинка. – Часа не прошло, а уже наскрозь видит! Ты кто же будешь? Не ясновидящий? А то ходят тут всякие, про прошлое, будущее мозги вправляют, а как за двор, так что бы спереть.

– Поживёшь с моё, не то узнаешь.

– Да уж, вижу. Ушлый. Поломала тебя жизнь, поковеркала. А зачем башку высовывал на свет божий, раз он тебе не мил? Так и оставался бы в утробе матки. И тепло, и кормит на халяву.

– Не заводись. Не кенгуру перед тобой.

– Кто?

– Зверь такой диковинный есть. Детей своих в сумке на брюхе всю жизнь носит.

– Вам и книжки дают читать? Грамотёшке, значит, подучивают, чтобы на свободе от людей разумом не отставали.

– Там всему учат. Толян не рассказывал?

– Так не успел. Как пришёл, так по мордасам. Спрашиваю, чем провинилась? А он мне: знал бы, вовсе убил. Вот вы какие, мужики.

– Крутой он у тебя.

– Да уж, не говорун. А ты, гляжу, не в него.

– Это как получается. Бабам, понятно, на то язык и дан, а мужику…

Он недоговорил, Зинка его перебила:

– Сейчас заведёшь: чтобы вас оглаживать да облизывать. Уж очень вы это любите.

– Что верно, то верно.

– Ну, вот что! Ты мне лясы здесь не точи. – Зинка повела плечиком. – Вижу и так, – умелый мастырщик. Чего припёрся-то? Так ничего и не сказал про наказ Толькин. Может, врёшь всё? Нет никакого наказа. Я ведь с Толяном не живу давно. И он об этом знает. Написала ему. Письма два или три. Там всё и прописала. Спросила, куда он рулить будет? Только ответа не получила.

Чужак поморщился, но ни слова не проронил.

– Как второй раз он сел, решила я бросить его. Чего ждать? Кулаков снова?

– Небось нашла кого?

– А и нашла! – с вызовом вздёрнула голову Зинка. – Зарегистрировались мы по-человечески. Вечерок сыграли. А с Толяном мы кто? Так… Он свободой дышал, дружками да гармошкой. А я развелась без него, фамилию новую взяла. Кирпичникова теперь. И паспорт у меня другой.

– Вот, значится, как. А он знает?

– Кто?

– Толян-то?

– Знает не знает, теперь уже не важно, – Зинка чуть не топнула ногой от гнева. – Я ему писем накатала уйму. Даже сама в город собиралась ехать. Но не знала адреса спецкомендатуры. А на почте сказали: пошли с уведомлением главному начальнику милиции в город. Там разберутся и найдут способ, как известить. Начальник потом ответил, что письма мои все доставлены адресату. Значит, получил мою весть.

– Значит, получил, – повторил за ней бородач, но, помолчав, добавил: – А, может, и не получил…

– Как это?

– А вот так. – Чужак полез за обшлага рукава пиджака и вытащил оттуда тёмный маленький свёрточек. – На, держи!

Зинка вытаращила на бородача удивлённые глаза.

– Узнаёшь?

– Вот те на! – охнула она, присела даже, всплеснув полными голыми руками. – Его гомонок-то! Его. Толькин. Как есть.

– Деревня! Бумажник это. Открой, – поправил её незлобиво рыжий, вроде усмехнулся.

– Случилось что с ним? Убили? – закатила глаза Зинка.

– Почему же враз случилось?

Зинка держала кожаный бумажник на вытянутых руках, боясь, как жабу или змеюку какую.

– Фотка там. И деньги.

– Фотка?

– Просил передать. Чтобы, значит, не сомневалась.

Зинка осторожно подошла к столу, присела, положила бумажник перед собой, оглядела его со всех сторон, словно какую диковину, дрожащими пальцами раскрыла.

– Ба! Точно. Денег-то сколько! – Она, не доверяя глазам, обернулась на рыжего, уже подошедшего к ней и наблюдавшего из-за её спины. – Никогда денег не давал. Даже на хлеб… В магазин за водкой сам ходил. А тут, нате вам, расщедрился…