Ирина Мельникова - Сибирская амазонка

Алексей наблюдал за Иваном. Насупившись, Вавилов смотрел на древние книги, и все его мысли ясно читались на изрядно озабоченном лице. Чувство служебного долга очень сильно сопротивлялось тому состоянию души, которое принято называть муками совести. И кажется, последнее оказалось сильнее. Иван перевел дыхание, смерил мрачным взглядом всех поочередно, махнул рукой и отвернулся.

— А, ваша взяла! Ведь они в конце концов могли сгинуть в тайге или утонуть в реке.

— И то правда, — оживился Константин и весело подмигнул Алексею, — они чуть было следом за Ахматом не нырнули в порог. Еле успели подхватить, а он, болезный, как ушел в стремнину, так и не вынырнул… — Он покосился на Евпраксию, и Алексей понял, кто на самом деле помог «уйти в стремнину» чернобородому громиле Корнуэлла. Но вдаваться в подробности не стал…

Подхватив спасенные сокровища, Евпраксия и Константин скрылись в избе, где лежал раненый старец. Вместо них на крыльце появился мальчик. Тот самый, с рукой, уложенной в лубок.

— Здравствуй, — сказал ему Алексей и поинтересовался:

— Это ты, что ли, сиганул с моста?

— Я, — просто ответил юный ратник. — Бо тайны сии не велено знать никому.

— И ты не испугался?

Мальчик не ответил, лишь легкая усмешка искривила краешки его губ.

— Не больно? — кивнул Алексей на его руку.

— Нет, — ответил мальчик, — то Евпраксия ее живой водой лечила и грязь прикладывала. Тебе разве больно? — спросил он, в свою очередь, Алексея. — Она тебе тоже грязи прикладывала.

Алексей покосился на свою повязку. И правда, он почти забыл о своих ранах. Или они были не слишком серьезными, или Евпраксия и впрямь залечила их одними ей ведомыми снадобьями. Он поднял руку, чтобы погладить мальчика по голове, но тот извернулся и сердито сверкнул глазами.

— Не трожь, никонианин! Бо помыслы твои глумливы, а речи твои слащавы, но лживы… — Он повернулся и, гордо вздернув голову, направился снова в избу.

— Ладно тебе, — сказал Иван, заметив огорчение товарища. — Эта порода не приручается. И терпят они нас, покуда мы им нужны…

Он не договорил, потому что на пороге избы вновь показались Константин и Евпраксия. Они переоделись в сухое.

И теперь на Константине был точно такой же черный балахон с красной окантовкой по капюшону, который носили все ратники, в том числе и сердитый юный отрок со сломанной рукой.

Но не это изумило Алексея. К своему величайшему удивлению, он заметил на указательном пальце левой руки своего нового приятеля точно такое же кольцо, которое носила Евпраксия.

— Так ты тоже один из них? — спросил он потрясение.

— Нет, — ответил Константин и улыбнулся. — Но старец внял моим просьбам и благословил меня. Теперь я с ними.

Теперь я с Евпраксией. — Он поднял руку. — Это кольцо Родиона. Старец сам надел его мне на палец.

— Но как же… — опешил Алексей. — Разве тебя не будут искать? Как же твоя служба?

— Для всех: и для родных и для начальства — я сгинул с тех самых пор, как бросился на поиски Евпраксии. Никто не будет меня искать… — Константин требовательно посмотрел на Ивана. — Надеюсь, встреча со мной не станет темой вашего рапорта начальству?

— Да бог с тобой! — Вавилов досадливо махнул рукой. — Ты сам все давно решил. Но позволь надеяться, что вы исчезнете из этих мест.

— Завтра же, — кивнул головой Константин. — Не беспокойся, Иван Александрович, больше вы нас никогда не увидите и не услышите.

— Твоими бы устами… — вздохнул Иван и повернулся к близнецам:

— А ну, братцы, пошли ночевать. Завтра рано вставать.

Ночь прошла на удивление быстро, хотя Алексей почти не спал. Рана в боку саднила и мешала принять более удобное положение. К тому же Иван громко храпел, а близнецы лягались во сне, как молодые жеребята. Соболь лежал в ногах, но от него невыносимо несло псиной. Поэтому Алексей с большим облегчением воспринял наступление рассвета. Было прохладно. Траву затянуло росой, и пока он спустился от блиндажа к скиту, основательно промочил ноги. Соболь бежал за ним следом и то и дело принимался отряхиваться, отчего во все стороны летели ледяные брызги.

Но обитатели разрушенной крепости ратников, кажется, в эту ночь не ложились совсем. Маленький караван из десятка лошадей, завьюченный точно такими же тюками, как и тот, который Константин вытащил из воды, готовился выйти в путь. Их осталось совсем немного в живых — защитников древних святынь. Кроме старца, Евпраксии и Константина да двух мальчиков, лошадей удерживали в поводу три мрачных бородатых верзилы в бахотне. Все они были ранены: один хромал, у другого висела на перевязи рука, у третьего белела на голове повязка. Старец уже сидел в седле, хотя был чрезвычайно бледен, и Евпраксия, стоя рядом с ним, поддерживала его за здоровую руку.

Алексей подошел к ним.

На него смотрели молча, даже Константин, который уже ничем, казалось, не отличался от своих новых товарищей.

— Уходите? — спросил Алексей.

— Уходим, — ответил старец и перекрестился. — Путеводная звезда покажет нам путь за перевалы, где не достать нас супостату.

— Но вы же не сможете уходить бесконечно, когда-нибудь вас все равно настигнут.

— Что ж, на то воля божья, — вздохнул старец. — У Анчихриста силы немереные. А у нас против его козней и оружия лишь слово божье да наши святыни. Но потому мы не погибли и святыни уберегли, что бог нас не оставил. — Он взмахнул рукой, приказывая каравану трогаться с места.

И тогда Алексей взмолился:

— Иннокентий Владимирович, старец Василий! «Одигитрия»… Позволь хотя бы краем глаза…

Старец внимательно посмотрел на него, а потом молча кивнул Евпраксии. Та выступила вперед, затем распахнула балахон, под которым оказались короткие доспехи, и сняла с груди что-то плоское, аккуратно завернутое в парусину.

На первый взгляд это была простая доска, изрядно причем закопченная, но когда Алексей взглянул на нее, то его сердце на миг остановилось, а потом забилось сильно-сильно, где-то в самом горле. Неописуемой красоты глаза смотрели и словно вынимали из него душу. Тонкий лик, скорбное лицо и умные глаза младенца, который уже знает свою судьбу… Распни его, распни!..

Алексей судорожно вздохнул и невольно отшатнулся. Из краешка глаза Богородицы скатилась вдруг одна прозрачная капелька, за ней — другая!

— Господи! — прошептал он и поднял потрясенный взгляд на Евпраксию. — Что это?

— Плачет Богородица, скорбит по всем невинно убиенным. — Ратница обмакнула палец с кольцом в дрожащую капельку и прикоснулась ко лбу Алексея. — Жить тебе долго, никонианин, бо не продал ты душу диаволу…

Евпраксия быстро поклонилась ему в пояс и, столь же быстро завернув «Одигитрию» в полотно, снова спрятала ее на груди.