Анатолий Горбов - Плохие привычки

Но мальчишку было жалко, поэтому я обернулся и свистнул, останавливая его. Он послушно подошел, не подозревая, в чем дело. Я показал ему на деньги, и его вид от этого стал еще более растрепанным. Он удивленно разжал кулак и заглянул вовнутрь. Кулак показал ему пустую ладошку. Растрепанность и растерянность парня, очевидно, достигли своего апогея, потому что он сначала что-то мяукнул, потом хрюкнул, и только после этого его горло и легкие смогли справиться со словами благодарности.

Я пожелал ему всяческих неудач в реализации проводимой им посевной кампании и проследил, чтобы деньги были перемещены в закрывающийся карман без дырок. Таковой без труда нашелся в его ярко-зеленой куртке. После чего я удалился в сторону своего дома с царской улыбкой.

Улыбка действительно была царской, и я мог гордиться собой минут примерно десять, шагая и позвякивая мелочью в собственном кармане. Хотя звякали там не только и не столько монеты. Эту незатейливую мелодию в основном исполняли ключи от квартиры на Пасечников. На этой связке также висели ключи от родительской квартиры, от рабочего кабинета и даже дубликат ключей от машины.

Внушительность связки вполне могла бы пригодиться в моменты, требующие необходимой самообороны. Я давно собирался разделить ее хотя бы на две. Оставить для себя ключи от квартиры, работы, а остальное переложить куда-нибудь в укромное место. Эту уже неоднократно откладываемую работу было решено незамедлительно сделать, вернувшись домой.

Довольно быстро я подошел к своей двери. Звякнув ключами в последний раз за сегодня, я открыл дверь квартиры и осторожно положил их на газету, на треть свесившуюся с полки шкафчика в прихожей. Но тут, блин, газета вместе с ключами соскользнула на пол, и ключи… НЕ ЗВЯКНУЛИ!

Я вдохнул металлический почему-то воздух прихожей, некстати подумав, что так должны пахнуть молодые, еще не крашенные холодильники, и стал лихорадочно вспоминать, кто ж это мог меня уболтать дать ему поносить мои ушки. С моей макушки. И тут же ощутил, что чердачное отделение моей головы бибикнуло и с места с пробуксовочкой умчалось в неизвестную, но, несомненно, розовую даль, полную изящных смирительных рубашек и одиозных личностей типа товарища Наполеона Буонапарте.

Я перекрестился, потом ущипнул себя и, наконец поняв, что делаю что-то не то, хлопнул в ладоши. Резкий хлопок влажными руками друг о друга. Потом поднял связку ключей и, держа ее за брелок, встряхнул. КЛЮЧИ НЕ ЗВЕНЕЛИ.

Ключи сильно пахли железякой чертовой, но никак не хотели звенеть — во всяком случае, я не слышал никакого звука. Рука ощущала тяжесть металлических открывалок для дверей, ясно было, что они сталкиваются друг с другом и должны издавать приветственный (или прощальный?) звон, но звука не было.

Я оставил ключи в покое и принялся за собственные уши. Пощипав их за мочки и проверив пальцами наличие в ушных раковинах бананов, я понес околесицу — точнее, начал ее делать. Как делается околесица, я точно не знал, поэтому подошел к зеркалу и посмотрел в него глупыми глазами. Пару раз хлопнув ресницами, оттянул веки — вроде бы все было в норме. Глаза были зелено-карими и смотрели прямо, а не сходились к переносице, любуясь друг другом.

Тогда я показал себе язык, очень внимательно его осмотрел. С ним тоже все было в порядке. Единственное, он не умел сворачиваться в трубочку — этого он не умел раньше. Я растерянно причесался и побрызгался туалетной водой. Запах парфюма нос почуял, кожа ощутила приятную распыленную ароматную влагу.

В кармане проснулся Джин и не замедлил появиться снаружи. Его лобастая башка, протиснувшись между мной и курткой, сначала глянула с высоты на далекий пол, потом повернулась ко мне. Он сочувственно взирал на меня своими большими сонными глазами. Казалось, кот тоже почувствовал, что со мной творится что-то неладное, и был готов мчаться за ветеринаром. Хотя, конечно, все это было чистой воды выдумкой — беспокойство зверька объяснялось новизной обстановки. Я выпустил его на волю и снял мокрую одежду и обувь.

Пройдя в комнату, достал из холодильника бутылку минералки и припал к горлышку. Но не напился, потому что оно было закрыто пробкой, пришлось ее откручивать.

Когда вода с шипением (вся такая газированная) коснулась моего языка и иже с ним, я буквально вкусовыми рецепторами почувствовал звон ключей. И чуть позже, когда полоскал рот все той же минералкой, опять глуховатый звон — такой же, который должны были услышать мои уши, когда я трусил связку, держась за брелок. Звук я не слышал в полном смысле слова — я его распробовал на вкус. Причем информация, которую нес этот вкус о звоне, была полноценной, она ничуть не искажалась; как если бы я ЭТО действительно слышал, а не пил.

Я сел на пол, поставил к ногам бутылку и попытался закурить. Даже чиркнул спичкой и держал ее в дрожащей руке, пока искал сигарету. Потом вспомнил, что уже несколько часов как не курю. Спичку бросил на пол и начал думать о том, что мне из вещей нужно будет в психиатрической лечебнице.

И тут зазвонил телефон. Зазвонил! Он звенел звуком, а не был запахом, изображением или вкусом. Я это не чувствовал кожей, а слышал ушами. Решив, что самая полезная вещь в психушке — это действительная справка о собственной нормальности, но все же до конца не придя в себя, я поднял трубку и вместо привычного «Да» или «Алло» спросил:

— Кто говорит?

— Слон, — ответила трубка голосом Вячеслава Михайловича Слоновитого после небольшой паузы, вызванной неординарностью моего телефонного приветствия.

— Что надо? — я продолжал возвращаться к полноценной жизни, но, похоже, застрял где-то в четырехлетием возрасте.

— Шоколада! — радостно вспомнил Корнея Чуковского Славик на другом конце провода. Он, судя по всему, тоже пускал там пузыри, но не по причине легкого сумасшествия или из-за впадения в детство: из трубки явственно слышался запах перегара.

Я решил не обращать внимания на путаницу, возникшую в работе моих органов чувств, и продолжил познавательную беседу:

— Ты откуда? — спросил и тут же осознал всю неправильность постановки вопроса. Судя по алкогольному акценту и тяжести запаха, Славик на такой вопрос, кроме того, что он местный, не ответит ничего. Ну, или вспомнит о кораблях пустыни. Но он оказался на высоте:

— Из будки.

— Бери тачку и дуй ко мне, — я искренне надеялся, что он вдали от собственной квартиры и не полезет в кладовку за зеленой двухколесной тачкой. И не станет дуть на нее, транспортируя в сторону моего дома. С него бы сталось…