Николас Мейер - Вам вреден кокаин мистер Холмс

Но мы решили молчать, так как не были уверены в последствиях подобных разоблачений, да и искушены в политике настолько, чтобы полностью оценить их важность. Кроме того, нельзя рассказать правду об этом деле, не упомянув о причастности к нему Зигмунда Фрейда. Но как раз этого-то, поскольку тот все еще жил в Вене, мы делать не хотели ни под каким видом.

— Я знаю, о чем просить вас, — вдруг сказал Фрейд, положив сигару и посмотрев в упор на Холмса. — Я бы хотел еще раз загипнотизировать вас.

Я не имел ни малейшего представления, о чем он может попросить Холмса (вообще-то, я полагал, что он просто отвергнет его предложение), но подобного никак не ожидал. То же самое можно сказать и о Холмсе, который удивленно заморгал, а потом кашлянул, прежде чем ответить.

— Вы хотите загипнотизировать меня? Но для чего?

Фрейд пожал плечами, продолжая мягко улыбаться.

— Вы только что рассуждали здесь о бедах человечества, — сказал он. — Должен признаться, меня это в высшей степени занимает. И тут было волей-неволей совершенно справедливо подмечено, что, в конце концов, они коренятся в самой природе человека, которую я стараюсь изучать. Вот мне и подумалось, не позволите ли вы мне еще раз проникнуть в ваш разум.

Холмс немного подумал.

— Хорошо. Я в вашем распоряжении.

— Мне уйти? — спросил я, поднимаясь, чтобы покинуть комнату, если Фрейд сочтет мое присутствие нежелательным.

— Я бы предпочел, чтобы вы остались, — ответил он, задергивая занавески и извлекая уже знакомый брелок.

Загипнотизировать сыщика оказалось значительно легче, чем раньше, когда мы с Фрейдом так страстно надеялись, что этот метод лечения сможет избавить Холмса от пристрастия к кокаину. Теперь же, когда было достигнуто взаимопонимание и доверие между врачом и его бывшим пациентом, не было ничего, что бы могло воспрепятствовать гипнозу. Уже через три минуты Холмс закрыл глаза и сидел неподвижно, ожидая указаний доктора.

— Я хочу задать вам несколько вопросов, — начал он низким, мягким голосом, — и вы ответите на них. Когда мы закончим, я щелкну пальцами и вы проснетесь, но не сможете вспомнить ничего из того, что сейчас произойдет. Вы понимаете меня?

— Понимаю.

— Прекрасно, — Фрейд вздохнул. — Когда вы в первый раз попробовали кокаин?

— Когда мне было двадцать лет.

— Где?

— В университете.

— Почему?

Ответа не последовало.

— Так почему же?

— Потому что я был несчастлив.

— Для чего вы стали сыщиком?

— Чтобы наказывать зло и видеть торжество справедливости.

— Вы когда-нибудь знали несправедливость? Наступило молчание.

— Так да или нет? — повторил Фрейд, облизнув пересохшие губы и кинув взгляд в мою сторону.

— Да.

— Что это было?

Загипнотизированный колебался, и снова пришлось повторить вопрос.

— Что же это было?

— Моя мать обманула моего отца.

— У нее был любовник?

— Да.

— В чем же заключалась несправедливость?

— Отец убил ее.

Зигмунд Фрейд резко выпрямился и посмотрел вокруг таким диким взглядом, будто сошел с ума. Такое же потрясение испытывал и я. Совершенно не владея собой, я вскочил и замер от ужаса, но глаза мои продолжали видеть, а уши слышать. Фрейд первым пришел в себя и вновь возвратился к теме разговора.

— Так, значит, ваш отец убил вашу мать [32]?

— Да. — Голос Холмса прервался, он всхлипнул, и у меня словно оборвалось сердце.

— А ее любовника?

— Тоже.

Фрейд помолчал, собираясь с духом.

— А кто был...

— Доктор! — прервал я его. Фрейд взглянул на меня.

— Что такое?

— Я прошу вас, ну пожалуйста, не требуйте назвать имя этого человека. Сейчас оно уже никому не интересно.

Фрейд поколебался и кивнул.

— Спасибо, доктор.

В ответ он вновь наклонил голову и повернулся к Холмсу, сидевшему без движения с закрытыми глазами на протяжении всего этого отступления. Лишь по испарине, выступившей на лбу, можно было догадаться, какую душевную муку он терпит.

— Скажите, — Фрейд возобновил расспросы, — как вы узнали о том, что совершил ваш отец?

— Мне сказал об этом мой домашний учитель.

— Профессор Мориарти?

— Да.

— Он был первым, кто сказал вам об этом?

— Да.

— Понятно, — Фрейд вытащил за цепочку часы, посмотрел на них и отложил в сторону. — Хорошо, а теперь, герр Холмс, вам надо спать. Спать, спать. Скоро я разбужу вас, и вы не вспомните ничего, слышите, ничего из нашего разговора. Вы понимаете меня?

— Я же сказал, что понимаю.

— Вот и замечательно, а теперь спать, спать.

Понаблюдав за Холмсом еще какое-то время и удостоверившись, что тот не двигается, Фрейд поднялся, пересек комнату и подтащил свое кресло поближе ко мне. Его глаза были печальнее, чем когда-либо. Молча он отстриг кончик сигары и закурил. Я тоже погрузился в кресло — голова шла кругом, а в ушах звенело от напряжения.

— Никто не привыкает к наркотикам лишь потому, что это модно или приятно, — сказал он наконец, глядя на меня сквозь сигарный дым. — Вы помните, я как-то спросил вас о том, каким образом Холмс пристрастился к этому. Вы не только не смогли ответить, но и не поняли всей важности моего вопроса. И все же я знал с самого начала, что у этой опасной привычки должна быть какая-то серьезная причина.

— Да, но... — я бросил взгляд на Холмса, — неужели вы уже тогда догадывались?..

— Нет, конечно. Я никогда не догадывался о том, что мы только что услышали. Однако, как заметил бы сам Холмс, видите, сколь много объясняют факты. Теперь мы знаем не только происхождение его пагубного пристрастия и причину, по которой он выбрал свой нынешний род занятий, но и истоки его настороженности к женщинам, сложностей в отношениях с ними. У нас также есть объяснение его враждебности к Мориарти. Как и персидские гонцы, приносившие дурные вести, Мориарти наказан за свою роль осведомителя о незаконной связи, хотя вина его и может показаться ничтожной. Однако в отравленном кокаином мозгу вашего друга его учитель Мориарти стал неотъемлемой частью зла и виноват уже тем, что пусть косвенно, но причастен к нему. И не просто виноват. — Фрейд наклонился вперед и как бы проткнул воздух сигарой для большей убедительности. — А в высшей степени виноват. Не зная, на ком выместить душевную боль, герр Холмс делает козлом отпущения того, кто открыл ему глаза. Конечно, все это он держит в глубине своего существа, той его части, к которой я применил, весьма приблизительно, клинический термин «подсознание». Он никогда не признается в этих чувствах даже самому себе, но его выдают следствия: выбор профессии, безразличие к женщинам (так превосходно описанное вами, доктор!) и, наконец, пристрастие к наркотику, под чьим влиянием истинные, глубинные чувства выходят в конце концов на поверхность...