Анатолий Степанов - Деревянный самовар

Валерий Евсеевич Межаков речь начал издалека:

– Есть люди, в жизни которых явственно обнаруживается генетическое начало. Возьмем, к примеру тебя…

– Может, возьмем Власова по кличке «Две собаки»? – перебил Смирнов.

– Начнем с тебя, – не согласился Коммерция, желавший говорить и говорить. – Кто ты есть изначально? Простая душа. Я ведь помню, как ты по-детски и абсолютно искренне радовался на Инвалидном рынке лендлизовскому пиджачку, который ты купил у меня. Твои эмоциональные реакции на мир, на поступки, на дела, на слова открыты и непосредственны. Ты веришь всему, что тебе говорят.

– А как же Александр Иванович самых хитроумных жуликов ловит? – не выдержал, обиделся за Смирнова Чекунов.

– Вопрос к месту, Виктор Алексеевич, – похвалил лейтенанта Коммерция.

– Простая душа, непосредственная, естественная и мгновенная реакция в соединении с достойным аналитическим аппаратом – вот этот синтез дает Александру Ивановичу молниеносно определять слабые звенья преступной защитной цепи.

– Не понял я, похвалил ты меня или обругал, – сознался Смирнов и напомнил: – Пора уже про генетическое начало вертухая Власова излагать.

– Генетически он – подлец. А что такое подлец? Для подлеца неудача, горе, несчастье другого – радость несказанная. Какая-нибудь его прапрапрапрабабка, уцепившись хвостом за ветку пальмы, с восторгом наблюдала, как бешеный тигр рвет на куски красавицу-антилопу…

– Коммерция… – плачуще попросил Смирнов.

– Все по делу, Александр, – заверил Коммерция. – Подлецы в определенных обстоятельствах в принципе неопасны, ибо они, опять же генетически, трусливы. Но если для них создаются условия, при которых они ощущают себя в безопасности, они страшны. Они становятся злодеями. Условия эти однозначны – власть. Любая: маленькая, большая, над людьми, над машинами, над коровами, но власть. Но абсолютно ясно, что даже власть над пишущими машинками у подлецов все равно перерождается во власть над людьми. Это единственно, что могут делать подлецы.

Случай с Власовым парадоксален тем, что все случилось наоборот. Вроде как сибирские реки в пустыню повернули. Не от ничтожества к власти, а от власти к ничтожеству. Он ничего не понял, подлецы вообще про себя ничего не понимают, пострадал немного, погоревал об Иосифе Виссарионовиче Сталине, но в конце концов смирился со своим ничтожеством. И осталось единственное удовольствие в жизни: радоваться, когда другому плохо. И водочка, естественно, водочка.

– Говорят, самогон, – поправил Смирнов.

– И одеколон, и аптека, – продолжил список Коммерция. – Что под руку попадется, лишь бы надраться и со слезой вспоминать времена своего могущества. Ратничкина этого он боялся до поноса, но когда тот подзалетел, Власову представилась возможность, пусть в качестве наблюдателя, пусть в качестве свидетеля, качучу на ребрышках ближнего и сильного безбоязненно сплясать. Удовольствие для него равно половому акту. А кончилось все это, посадили Ратничкина, и он снова впал в ничтожество.

– Теперь рецидивист Ратничкин, – попросил Смирнов.

– Да какой он, к черту, рецидивист! – возмутился Коммерция. – Шпана, обыкновенный хулиган с двумя извилинами! Ну, здоров, как бык, ну, безжалостен, как всякий хулиган… Мстить… Но ведь для этого подумать надо, а потом и выдумать что-то. Но мозгов нет. Чем? И уже совсем непонятно, Александр, зачем ему зеленый прокурор понадобился.

– Чудесную ты картину нарисовал, чудесную… – Смирнов залпом выпил остывшую чашку чая, с бряком поставил ее на блюдце. – Одного не за что убивать, а другому незачем убивать…

– Валерий Евсеевич, – решился на вопрос Чекунов. – А не могло так быть, что Власова убили те, над кем он издевался в свое время в лагере?

– Уголовников он не трогал, Виктор Алексеевич, а политики… Если бы по горячке, если бы в первые дни после освобождения… Десять лет прошло, как последний политик из лагерей вышел. Да и уехали они все, далеко отсюда уехали.

– Да-а, – вяло согласился Чекунов.

– Витя, – вдруг очень серьезно сказал Смирнов. – Мне с Валерием Евсеевичем один на один пошептаться надо. Только прошу тебя, не обижайся, а?

– Чего уж тут обижаться, – страшно обидевшись, Чекунов направился к двери. – Я вас на крыльце подожду.

– Хорошего парня оскорбил до невозможности, – констатировал Коммерция.

– А он – хороший парень?

– Хороший, – подтвердил Коммерция. – А главное – еще не замазанный.

– Стоп, – сказал Смирнов. – На этом остановимся. Ничего не знаю, ничего у меня нет, но явственно чую: дело воняет, Коммерция. Пока воняет одним: заботливо подкидываются детальки, из которых легко складывается нехитрая головоломка, версия. Здесь – вертухай, месть за зверство, бежавший из лагеря уголовник, которого вертухай заложил на суде, месть за предательство.

– Александр, ты здесь в командировке?

– Да нет, я в гости на съемки фильма к Роману приехал.

– Погостил самую малость и езжай домой, в Москву, – посоветовал Коммерция.

– Нет уж! – разозлился Смирнов. – Или докручу до конца или резьбу сорву, к чертовой бабушке. Мужик я или не мужик?

– Ты – сыскарь, – поправил его Коммерция. – На всю жизнь. Сыскарем и помрешь.

– Тема смерти в нашем разговоре фигурировать не будет.

– А как же смерть вертухая? – Коммерция восхитился своей находке: – Какое название для романа! У Олдингтона «Смерть героя», а у нас «Смерть вертухая»!

– Кончай словоблудить, а то и меня заразишь, – попросил Смирнов. – Расскажи, за что здесь можно уцепиться. По-серьезному.

– Подполье здесь, – сказал Коммерция.

– Удивил. А где его нет?

– Суровое подполье, Александр, суровее не видел за свою жизнь. Миллионы, а может, и миллиарды.

– Допустим. Концы прощупываются?

– Чего нет, того нет.

– И ты, при всей своей неуемной любознательности, ни хрена не узнал? Я – Станиславский, Коммерция, я кричу: «Не верю!»

– Верь, не верь, но верхи теряются в непроглядной тьме. Низы, естественно, не спрячешь, но они так изолированы от связей, что ни к чему не подойдешь.

– Как бы они не были изолированы, дорогой ты мой, но без веревочек низы просто так существовать не могут. Ведь ты же держишься за какую-нибудь из веревочек, Коммерция. Я же тебя знаю.

– К сожалению, не держусь, Александр. По-моему, только-только нащупал…

Чекунов грустно сидел на перильце крылечка. Ожидал, как и обещал.

– Что новенького, лейтенант? – бодро поинтересовался Смирнов.

– Босой тунеядец куда-то ушел, – издевательски поделился новостями Чекунов.

– И, правда, ушел! – удивился Смирнов и обнял Чекунова за плечи. – Не обижайся на меня, Витя, а то мне одному будет тоскливо, скучно и невесело. Не обижаешься, да? Все тип-топ?