Сергей Майдуков - Любовь вне закона

— Да не знаю я, Галя, не знаю!

— Все ты знаешь, Вася. Исполни свой долг, и дело с концом.

— Девочку убьют бандиты, — буркнул Распопов. — И когда ее схватят, она будет молиться о том, чтобы это произошло как можно скорее.

— Не наша забота, ясно?

— Почему это ты решаешь за нас?

— А ты почему? — парировала Галина. — Ты со мной посоветовался, когда отпустил преступников на все четыре стороны? Но тут уже ничего не поделаешь. Сделанного не воротишь, — она помолчала и добавила: — Теперь нужно решать, как тебя спасать.

— Ты о чем? — захлопал глазами Распопов.

Они у него были розовые и несчастные, как у больного кролика. Он уже жалел — жалел обо всем. И о дружеской беседе с Пампуриным, и о недавней исповеди, и о выпитом. Его мутило, по пищеводу поднималась изжога. Распопов представил, каким увидит себя завтра поутру в зеркале, и подобрал ноги, готовясь встать. Чем раньше ляжешь спать, тем меньше будет мучить похмелье. Главное — не забыть окно оставить приоткрытым на ночь. Свежий воздух лечит. В проветриваемом помещении алкогольные пары скорее улетучиваются.

— Насколько я поняла, — заговорила Галина, — эта распутная малолетняя дрянь убила сына мэра.

— Да, среди насильников был Дмитрий Сочин…

— Они не насильники. Это всего лишь домыслы девчонки, у которой на руках кровь невинных жертв. Она психопатка, разве не ясно? А ты ее выгораживаешь. Что о тебе подумают? Что скажет Сочин?

— Ему об этом знать совсем не обязательно, — поспешно вставил Распопов.

Галина его не слушала.

— Как ты мог, как мог? — она покачала головой. — Нельзя быть таким неблагодарным, Вася. Сочин к тебе всегда благоволил. Можно сказать, ты в свое кресло с его подачи попал.

Упреки, как все справедливые упреки, возымели обратный эффект. Вместо того чтобы признать ошибку и согласиться с правотой жены, Распопов вспылил:

— Ни с чьей подачи я никуда не попадал! Я не мяч и не шайба. Я человек, ясно тебе? Человек, который сделал себя сам, как говорят американцы. Все, что я имею… мы имеем… все это достигалось годами беспорочной службы и титанического труда.

— Ах, оставь эти красивые слова для других, — Галина махнула своей холеной рукой, как будто перед ней не глава семейства сидел, а ее вислоухий Робби. — Мы-то с тобой хорошо знаем цену этим сказочкам. Должность ты получил, как все. За умение ходить на задних лапках и прогибаться, когда надо. Что, скажешь, не так? Та-ак, милый мой, так!

Уже давно Распопова не били так жестоко и безжалостно, в самую болевую точку. Ему вспомнилось вдруг, как он заносил в кабинет Сочина свертки и сверточки разных размеров, как блеял радостно, когда большие люди приглашали его в сауну или на рыбалку, как в прошлом году чуть инфаркт не схватил, забыв поздравить мэра с днем рождения и не сумев дозвониться ему назавтра, потому что, как заподозрил Распопов, его телефонный номер был заблокирован. Но это были его личные воспоминания и переживания, о которых супруге не следовало рассуждать вслух, да еще в таком тоне. Распопов замкнулся. Выпитое сделало его более раздражительным и обидчивым, чем обычно.

— Вот, значит, как мы запели, — вкрадчиво начал он, пока что сдерживая рвущийся наружу гнев. — По-твоему, я подхалим? Ничтожество, способное лишь начальственные задницы лизать?

— Нет-нет, — всполошилась Галина, но было поздно.

— Я тебе этого никогда не прощу, не забуду, — произнес Распопов голосом трагика, читающего монолог со сцены областного театра. — И больше не смей совать нос в мои дела. Тебя они не касаются.

Галину подмывало возразить и напомнить, что у семейных людей все дела общие, но она заставила себя прикусить язык. С пьяными мужчинами лучше не спорить. Она поговорит с мужем завтра, когда воля его будет ослаблена похмельем и запоздалым раскаянием.

— По-моему, ты выпил лишнего, — холодно произнесла Галина. — Ложился бы спать, Вася. А то наговоришь лишнего, сам утром будешь жалеть.

— Никогда! — заявил он, выпил еще один бокал ей назло и отправился на боковую, ступая преувеличенно твердо и решительно, но задевая плечом то стену, то дверной косяк.

Галина подождала, пока он заснет, а потом закрылась в гостиной и включила телефон мужа. Поздновато для звонка, но дело экстренное. Галина не сомневалась, что мэр Сочин будет только рад ее звонку… если, конечно, слово «радость» применимо к подобным ситуациям.

Собираясь с мыслями и с духом, она откашлялась. Нельзя было оставлять все, как есть. Если этих Пампуриных, не приведи господь, обнаружат и арестуют, то карьере мужа конец. На первом же допросе выяснится, что он покрывал преступников. Как еще может быть расценено происшедшее? Да никак. Главный прокурор области встречает преступника и отпускает его, не сделав попытки задержать. И это еще не все, потому что обязательно всплывут всякие компрометирующие подробности. Например, окажется, что Василий общался с Пампуриным и знал, где именно тот скрывается со своей семейкой.

Ужас! Скандал! После такого муж не только не удержится на своей должности, но, скорее всего, сам пойдет под суд. И это еще не самый худший вариант, учитывая, что Пампуриных ищут не только полицейские, но и бандиты. Только этого Распоповым не хватало! Жили себе не тужили, и нате вам: у Василия благородство взыграло. А о том, что он подставляет под удар семью, он подумал? Нет. Об этом предстоит позаботиться Галине.

И она нажала кнопку вызова Сочина.

Павел Антонович Сочин едва дождался утра. После трагической гибели сына ночи его стали долгими и бессонными. Дочь и жена, как ни странно, пережили горе легче. Отрыдали свое, отплакали и успокоились. Занимались своими бабьими делами, как ни в чем не бывало: делали маникюр, красились по утрам и мазались кремом на ночь, о чем-то вяло болтали за кофе, пялились в свои смартфоны. Можно было только позавидовать им, но Сочин не завидовал. Он не хотел, чтобы боль его отпустила. Это была единственная ниточка, связывавшая его с сыном. Ему казалось, что как только он сможет забыть, отвлечься от боли, Димы не станет. Словно сын продолжал существовать только благодаря концентрации на нем всех мыслей и чувств отца.

Когда тоска переставала быть острой и мучительной, Сочин приходил в Димину комнату. Это позволяло сохранять душевную рану открытой. Здесь все осталось так, как было до того рокового дня, который разделил всю жизнь Сочина на две неравные части. Первая, сроком в пятьдесят с лишним лет, представлялась короткой и нереальной, как сон. Та, что осталась, была сплошной пыткой. Сочину было все равно, сколько она продлится. Он не хотел жить. Все чаще посещала его мысль о самоубийстве.

Сочин примерил к голове пистолет и понял, что застрелиться не сумеет. Ему была отвратительна мысль о том, что придется разнести череп к чертовой матери и предстать перед близкими в столь отталкивающем, безобразном виде. По этой же причине он не обдумывал возможность сигануть с высоты или броситься под машину. Больше всего его пугала мысль о том, что он останется живым, но искалеченным и обезображенным. Если уж действовать, то наверняка. И чтобы потом не пришлось его собирать по кускам.