Анна и Сергей Литвиновы - Жемчужные тени [сборник]

Наконец очередной удар отбросил ее на пол, и она заворочалась там, обливаясь кровью.

А убийца снова повернулся к Татьяне. Пока он разбирался со своей родной матерью, девушке нечеловеческими усилиями удалось — о, как прекрасно сказались природная гибкость, молодость и, главное, постоянные занятия йогой! — подняться на ноги и прислониться плечом к оконному проему. «Надо бить стекло, — промелькнуло у нее в мозгу. — Как угодно — плечом, локтем. Наплевать на осколки, наплевать, что порежусь. Жизнь дороже, а сейчас, похоже, ставка — жизнь!»

— А ну-ка перестань ерзать! — гаркнул на нее Павел. — Шаг в сторону от окна! — Для убедительности он поднял с тахты и снова на миллисекунду замкнул контакты своего суперконденсатора — и опять вылетел сноп искр. Стало страшно, и Таня послушалась, отступила гусиными шагами (ноги ведь тоже были связаны) — такой ткнет своим электрическим кнутом в живот, и все, конец.

Сзади Павла ворочалась на полу и постанывала Наталья, а он продолжал выговаривать Садовниковой. Похоже, парень не владел собой и хотел выговориться.

И это было плохо, потому что потом он сообразит, что выдал лишнюю информацию — и Татьяна как свидетель станет ему опасна.

— Ты что думаешь? Я этого вашего Николая, моего, что называется, отца, из-за обиды за мать свою убрал? Или из-за того, что он моего любимого дедушку Гельмута до могилы довел? Очень надо! Кто от обиды вообще убивает! Подумаешь, обида! Утерся — и дальше живи. Не-ет, правильно говорят: все настоящие убийства совершаются ради денег. А мое убийство — оно настоящее. Я ведь наследник его, Николая Кузнецова. Сын я его родной. Моя мамашка-то врать не будет. Да и не было у нее тогда никого, кроме него, я уверен. Это потом она, проститутка, по рукам пошла. А чтобы быть уверенным, то, если надо, папашку из могилы выкопаем и ДНК-тест сделаем. Меня-то ведь в карман не засунешь. Я ведь не просто так. Я мониторинг предварительно провел. И сервер этого «Атланта», фирмы отцовской, взломал. И его личные сервера — тоже. Деньжат у него много. Даже если придется с мачехой этой моей так называемой, женой его нынешней, Елизаветой Львовной, делиться. Но миллионов пять евро мне достанется. И мне хватит.

— Тебя же посадят, — рассудительно молвила Таня. — Зачем они тебе будут, в чешской тюрьме, деньги?

— Не посадят. Не найдут. Не докажут. А ты обо всем молчать будешь. Правда ведь будешь?! — повторил он угрожающе, выдвигая в сторону Садовниковой электрические контакты.

— Конечно, буду молчать, — как можно более убедительно соврала Татьяна.

— А мамаша тем более промолчит. Правда, маманя?

В этот момент он полуобернулся к своей лежавшей на полу матери — и очень вовремя (для себя): она как раз вскочила с пола, подобрала валявшуюся бутылку и совершила новую попытку ударить ею сына. Но Павел почти машинально развернулся, выставил вперед оба контакта своего страшного агрегата — и ткнул ими мать. Раздался страшный электрический треск, мелькнула белесая в свете дня вспышка, донесся запах горелого мяса, тело Натальи страшно дернулось — а потом осело на пол. Пальцы правой руки под действием тока судорожно свело — они не выпускали пустую бутылку из-под чешской водки.

Но сразу за тем, как она упала, молодой человек, осознав, что натворил, отшвырнул в сторону свой прибор и кинулся к пострадавшей:

— Мама! Мамочка! Что с тобой?! Прости! Я не хотел!

Таня поняла, что наконец для нее выпал шанс, и, зажмурившись, стала бить в оконное стекло плечом и рукой. Раздался звон разлетающихся осколков, они полетели, посыпались вниз. А Таня все била и била. Откуда-то потекла кровь, плечо окрасилось красным.

И тут наконец издалека послышался перепев полицейских сирен. Они приближались.

Таня взяла в руки подходящий осколок и стала резать пластик, стягивающий ее запястья. Получалось неважно, она задевала острием и те пальцы, что держали кусок стекла, и кожу на ладонях. Но и скотч поддавался.

А убийца не обращал на нее внимания, все канючил на полу, за тахтой:

— Мама! Ну, мамочка! — а потом стал делать безжизненной матери искусственное дыхание.

А сирены слышались все ближе и ближе, и вот машины остановились перед подъездом, и оттуда — Таня видела это в окно первого этажа краем глаза — выскочили полицейские.

Вечером Таня по вотсаппу прямо из номера — нечего теперь скрываться! — рассказала отчиму обо всем, что случилось с ней сегодня, в столь длинный, бесконечный день.

— Как ты? — прежде всего обеспокоенно вопросил Валерий Петрович.

— Все хорошо, — беспечно откликнулась она. — Ссадины — это не в счет.

На самом деле обошлось даже без перевязки, не говоря о швах. Прибывшие на место преступления медики лишь смазали порезы дезинфицирующим раствором. Ничего глубокого, может, даже шрамиков не останется — всего-то пара порезов на плечах, пара на пальцах, один на запястье.

Наталье повезло гораздо меньше. Никто из полицейских ничего Татьяне не докладывал, но она сама видела, как тело женщины задвигают на носилках в кузов санитарной машины.

Укрытое с головой .

Павла увезли с места преступления в другой машине — полицейской. В наручниках. Он ничего никому не говорил, на вопросы не отвечал, был бледный и поникший.

Татьяна в участке дала показания — даже переводчик с русского нашелся. Рассказала, ничего не скрывая, все, чему была свидетельницей. Ее отпустили, но попросили пока городок не покидать, могут возникнуть уточняющие вопросы.

По возвращении в отель, прямо в лобби, к Тане кинулись все трое: и начальник службы безопасности «Атланта» Михаил Рожков, и друг Николая Евгений, и жена погибшего Елизавета Львовна. Они откуда-то о чем-то прознали и поджидали ее. Девушка отстранила их: подробности потом, завтра.

И вот теперь она рассказывала о случившемся отчиму.

Он выслушал, не прерывая, а потом воскликнул с досадой. Да что там с досадой! С настоящей злостью и глубоким огорчением!

— Что же ты творишь, Татьяна?! — В хорошие моменты он обычно называл ее Танюшкой и Танечкой. Когда злился — только полным именем — Татьяна. — Что же ты всюду суешь свой нос?! Зачем тебе это надо?! Даже на чинном западном курорте — и все равно нашла себе на «же» приключений! Когда же ты, наконец, угомонишься?!

— Никогда, — так же беззаботно, как раньше, ответствовала Садовникова.

— Никогда?!

— Да ладно, Валерочка! Что ты на меня тянешь? — она нарочно употребила жаргонное слово из далекого детства: «тянешь». — Ты ведь и сам такой же, как я! И меня так воспитал! Мы ведь с тобой оба, и по духу, и по стилю жизни, настоящие, прожженные авантюристы. Ведь как только где-то появляется запах приключения, мы с тобой, оба-два, как цирковая лошадь при звуках оркестра, сразу напружиниваемся, подбираемся, и — давай в пляс! Ну? Неправда, что ли?! И как мы с тобой можем, спрашивается, изменить сами себе, изменить своим натурам? Разве ты не знаешь присказки: горбатого могила исправит? Это ведь про нас!