Ян Валетов - Остаться в живых. Прицельная дальность

— Именно об этом я вспоминала, Леша, а не о соплях и слезах. У меня мужиков было, как на Жучке блох! Или чуть меньше, я не считала, но вот так, чтобы запомнилось — больше не было. И не потому, не лыбься, что ты меня качественно драл, были и покруче умельцы, а потому, что не было больше такой сладкой жары, озера не было, лодки этой сраной…

Она постепенно повышала тон, и Губатый с удивлением увидел, что ее глаза наполняются слезами, а нижняя губа, припухшая от яростных поцелуев, слегка подрагивает.

— …и шестнадцати уже никогда не было. И трахались мы не потому, что имели «задние» мысли, а просто потому, что были молоды и хотели сделать себе и другому хорошо!

— Успокойся, — сказал он примирительно. — Если честно, я тебя тоже вспоминал.

Изотова вдруг заулыбалась, тряхнула головой, отчего из уголка глаза выкатилась и побежала по щеке, оставляя влажную дорожку, крупная слеза.

— Часто? — спросила она.

— Когда было плохо, — признался Пименов нехотя. — Когда было очень плохо.

— Я когда увидела тебя, — Изотова ловко наклонилась в сторону, нащупала на верхней койке сигареты и быстро закурила. Жадно, с аппетитом — выпустив в прогретый воздух каюты струю густого серо-голубого дыма. Ее груди качнулись перед лицом Губатого, и он увидел бегущие к подмышке белые паутинки растяжек. — Там, на пирсе, я сразу поняла, что у нас с тобой опять будет…

— А я думал, что обойдется…

— Чудак ты, мил-человек! Что же в этом плохого?

— Ты была для меня воспоминанием, Изотова. Запахом молодости. Знаешь — «было время, был я весел!». Передача «Намедни», год 1992 — черно-белая картинка.

— А теперь картинка цветная? — спросила она.

Пименов кивнул.

— И это плохо?

— Не знаю. Воспоминание мешает разобраться.

— Знаешь, что, Пима, — сказала Изотова жестко. — Не пойму я, действительно ты мудак или прикидываешься? Тебе тридцать лет, а ты все еще не сообразил, что мы всю жизнь еб…м собственные воспоминания. Ты же не со мной сегодня спал, с тертой бабой сомнительной свежести, а с той шестнадцатилетней жадной писюхой, которую по сей день помнишь. И я не лысого морячка обнимала, исписанного как разделочный стол в столовке, а того, что меня…

Она махнула рукой, мол, что безнадежному объяснять, и пепел с сигареты упал на пол, на плотный ковролин.

— На этом и браки держатся, дурилка картонная. На двух-трех счастливых днях. А дальше — десятилетия кошмара, в которых нет ничего хорошего, кроме воспоминаний о тех трех днях. Как у моих папиков. У них кроме дачи и хорошей памяти ничего не осталось. И за тридцать два года семейной жизни если у них был счастливый месяц — то это рекорд. А мы с тобой и женаты-то не были…

Она усмехнулась и, прищурившись, глянула на него, сквозь клубящийся дым.

— И это хорошо.

— Да, — согласился Пименов. — Нам, по крайней мере, не за что друг друга ненавидеть.

— Ну, это у нас еще в будущем, — рассмеялась Изотова и, внезапно насторожившись, прислушалась.

Сквозь равномерный шум волн, набегающих на прибрежную гальку, и плеск воды у бортов «Тайны» пробивалось равномерное бормотание работающих судовых двигателей.

Когда Пименов, нацепив шорты, торопливо поднялся на палубу, пограничный катер стоял в полста метрах от места их якорной стоянки и с его борта уже спускали «надувнушку».

— Что им надо? — спросила Ленка испуганно, прижимаясь к спине Губатого горячими грудями, и он понял, что Изотова выскочила на палубу не одеваясь, в костюме Евы.

На скуле выкрашенного в серо-стальной цвет «погранца» красовались цифры 352, а прыгавший в лодку человек в форме приветственно помахал в их сторону рукой.

— Воспоминания, говоришь, нравятся? — сказал Пименов. — Тогда готовься к следующему туру. Володю Кущенко из 10-в помнишь? Вот — Вова Кущ. Собственной персоной. На персональном судне «Вездесущий», которое здешние контрабандисты кличут «Кровососущий». Догадаешься, почему, или объяснить?

— Так чего уж тут, — отозвалась Изотова. — Догадаюсь.

— Я бы на твоем месте пошел, оделся. А то встреча может получиться чрезмерно теплой.

— Да ну? — деланно удивилась Ленка. — Так считаешь?

С берега донесся крик, слов было не разобрать, но слышен голос Ельцова был отчетливо, громко.

— Эгей! — снова закричал Олег, и Пименов, повернувшись, увидел, что тот стоит в полосе прибоя, по колено в волнах, и машет в их сторону руками, как сигнальщик на мачте эсминца.

— Ну вот, мы очухались, — сказал Губатый, — и если ты сомневаешься, то могу тебя уверить, что наше выступление твой Кузя слышал в подробностях. Если не спал. А я думаю, что он не спал.

— Тем лучше, — Изотова, уже начавшая спускаться по лестнице, оглянулась и подмигнула. — Терпеть не могу прятаться. А для тебя это проблема?

— Наша проблема отваливает от «Кровососущего», — взревел лодочный мотор и «резинка» запрыгала по волне в их направлении. — Что-что, а нюх у Куща, как у охотничьей собаки, так что готовься изображать радость внезапной встречи. Легенду помнишь?

— А как же!

— За Ельцовым надо будет слетать.

— Так его укачает снова!

— Я на это и рассчитываю, — сказал Пименов. — Он будет нашим тайным биологическим оружием. Кущ страшно жаден и страшно брезглив. Об этом легенды ходят в порту. Сечешь фишку?

— Да вроде…

Изотова выскочила наверх в той же самой куцей футболке. Слово одеться она понимала достаточно своеобразно.

— Я в трусах, — фыркнула она возмущенно, заметив косой взгляд Губатого. — Что ж мне, шубу надеть?

— Один плюс в этом визите есть, — резонно заметил Пименов, расплываясь в широкой улыбке навстречу подъезжающему Кущу. — У Вовочки всегда можно разжиться контрабандными сигаретами.

— И спиртным? — спросила Ленка.

— И спиртным.

— И еще чем?

— Оружием, например.

Изотова улыбнулась краем рта.

— Ты что, серьезно, что ль? Кущ у нас теперь оружием торгует?

— Ой, Ленка, — проговорил тихонько, не снимая с лица идиотски-радушного выражения, Пименов, — он у нас теперь всем торгует, включая Родину, место у него такое — обязывает! Когда он заговорит — не смей смеяться! Неприятностей не оберешься.

И когда «резинка» приблизилась вплотную к низкой корме «Тайны», сказал уже громко:

— Привет доблестным пограничникам!

— И вам привет! — отозвался Кущ.

Несмотря на то, что Кущенко был невысок и широк в талии настолько, что силуэтом походил на Губку Боба — Короткие Штаны, с таким голосом он бы вполне мог петь кастратом в папском хоре.

Природа, дав Владимиру Анатольевичу богатырскую стать во всем, кроме роста, наделила его тонким подростковым голосом. Отдаваемые фальцетом команды звучали, как форменное издевательство над российским флотом — в общем, и над пограничниками — в частности. Над Кущем пытались смеяться. Правда, продолжалось это недолго. Одному подчиненному — старшине-контрактнику, он сломал нос первым же ударом, здоровенный детина ростом под два метра, буян и выпивоха, стал тише воды, ниже травы. Двум матросам покрушил ребра. Еще один срочник, «не врубившийся» в ситуацию с раздающимся попискиванием, пробовал хихикнуть, и целый месяц гремел гипсом на лестницах госпиталя. После таких весомых аргументов голос Владимира Анатольевича воспринимался окружающими, как бас Шаляпина, и никак не иначе. Новичков, поступавших в расположение части, предупреждали, безрассудных — осаживали. Авторитетным мужиком был Кущ, скорым на расправу и при этом не лишенным чувства юмора. И больших коммерческих талантов. В сочетании с беспощадностью, интуицией, прекрасным знанием лоции и берегов, страсть к гешефтам делала его вероятным хозяином края по пограничной линии. Говорили, что сам губернатор отмечал таланты командира «Кровососущего» — именно Кущ осуществлял «проводки» контрабандных грузов для губернаторских людей, и процент за это брал гуманный.