Надежда Черкасова - Да не судимы будете

— А может, дорогая, ты все же передумаешь, и мы сохраним нашу семью? Я тебя уверяю: наше материальное положение постепенно наладится. Мы снова заживем обеспеченно и счастливо, — изгалялся изо всех сил Сергей, еле сдерживаясь, чтобы не рассмеяться. — Ты подумай хорошенько. Я буду работать, и лет этак, глядишь, через десять мы снова заживем богатенько, как ты к этому уже успела привыкнуть.

— Нет! Никогда!

Вере казалось, что она видит какой-то страшный сон. Но стоит ей только проснуться, весь этот ужас исчезнет, она снова вздохнет свободно. Вера прижала руки к груди, чувствуя, что ей не хватает воздуха и она вот-вот свалится в обморок прямо здесь, на истоптанный пол здания правосудия.

— Ваша честь, прошу вас удовлетворить мой иск и развести нас. Я и дня не намерена жить с этим человеком. Дети останутся со мной, так как по закону их матерью являюсь я, а он для них — как был чужим, таким и остался. Я одна удочерила девочек. Сергей от удочерения отказался, поэтому не имеет к ним никакого отношения.

— Имел на то полное право. И теперь осознаю, что поступил правильно. Потому что с женой можно развестись, а вот с детьми всегда какие-то сложности, которые мне совсем ни к чему.

— А где же вы жить собрались? И на какие средства? — спросила судья, с усмешкой глядя на женщину, которая собственными руками разрушает свою личную жизнь.

Не перевелись еще дуры на свете, а потому Алла всегда будет с прибылью.

— Пока я живу в нашей квартире. Благо что она не приватизирована, а потому и отобрать у меня ее никто не сможет, как это сделали с домом. Мы получили квартиру на всю семью, включая и мою мать, и детей. А деньги у меня есть.

— Вот, ваша честь, она и деньжат скопила, пока жила со мной. Ну что ж, раз ей так не терпится пожить без моей опеки, я не против развода. Только ты не забывай, дорогая, что в квартире зарегистрированы также мой сын с женой и их трое детей.

— Но я никогда не давала согласия на их регистрацию!

— Ты просто забыла. Это я к тому, что даже если ты и соберешься приватизировать квартиру, тебе и твоим родственникам достанется только малая ее часть.

Никонова имела полное право в любой момент прекратить перепалку между пока еще супругами, но она считала себя не только судьей, но и обычной обывательницей, для которой чужая жизнь представляла своеобразный интерес, особенно ее темная сторона. Поразительно, на какие только ухищрения не идут люди, лишь бы застраховаться от случайностей!

Вера видела, с каким уважением смотрит судья на Сергея — словно на героя, пытающегося спасти честь и достоинство своей семьи, и с легким пренебрежением, осуждающе — на нее, непутевую и избалованную любящим мужем бабенку, разрушающую на корню собственное счастье.

Судья Никонова зачитала заранее подготовленное решение: иск о разводе удовлетворить, в иске о разделе совместно нажитого имущества — отказать.

Вера почувствовала, как ее с головой накрывает волна безысходности, лишая способности мыслить, хоть как-то реагировать на происходящее. Раздавлена неправедностью закона, опустошена и духовно выпотрошена, унижена и уничтожена.

Ничего от нее не осталось. Лишь пустая оболочка, жалкая, обессиленная и ноющая, не только от душевной, но и от физической боли. Думать нет желания, двигаться нет сил, плакать нет слез: высохли от тупой обреченности.

Несправедливость, голая без прикрас, отвратительная по сути своей, больно отхлестала ее по щекам, горящим теперь как от физических шлепков. А удары по лицу унизительнее и всегда гораздо болезненнее как для души, так и для тела.

Они остаются с тобой на всю оставшуюся жизнь, порождая всевозможные фобии, начиная с неуверенности в себе и кончая стойкой нелюбовью, даже ненавистью. Так как если не получается поквитаться с обидчиком и наказать его, то человек обращает свой взор на самое слабое звено — себя самого. Вот уж где можно разгуляться: сам себе палач, сам себе и жертва.

Вера с трудом добралась до квартиры, вымученно улыбнулась матери и детям, не желая признаваться в свалившемся на их головы несчастье, и уединилась в своей комнате с уверенностью, что весь мир ополчился против нее. Где ты, справедливость — синоним правосудия?

Зоя Васильевна даже расспрашивать дочь ни о чем не стала. И так ясно: дело проиграно. «Неужели с тех, кому много дано, и спросить-то некому?» — думала она о неправедном судье, пустившем их семью по миру.

То, что знают двое, рано или поздно узнает любая собака. Поэтому Алле следует быть крайне осторожной. Она почувствовала, как засосало под ложечкой, к горлу подступила тошнота. И так каждый раз, когда она начинала думать о Максе.

Но это же просто смехотворно! Тогда почему ей самой не до смеха? Еще немного, и Алла лишится работы, репутации, даже мечты, осуществление которой невозможно без судейской мантии, прикрывающей ее словно щитом, в то время как она размахивает мечом правосудия налево и направо, собирая дань с тех, кого защищает. Замкнутый круг какой-то.

А ведь совсем недавно все было так реально, осуществимо и рукой подать до нарисованного ею на берегу Средиземноморья безоблачного счастья. Это же надо до такого додуматься: бывший возлюбленный пытается перечеркнуть все мечты и достижения Аллы, ставит ей палки в колеса мчащейся ввысь карьеры!

Может, бывший и должен поступать именно так, и никак иначе? Как бы там ни было, а прошлое давно быльем поросло, и у каждого из них теперь своя дорога, да и сами они изменились, как поменялись их взгляды на жизнь.

Хотя нет. Как раз взгляды-то и остались прежними.

Алла как мечтала со студенческих лет о богатстве и независимости, так до сих пор и шагает вверх по карьерной лестнице, пытаясь переступить через ступеньку и не теряя из виду маячащие на горизонте материальные радости жизни. Она сметает на своем пути мешающих, слишком медлительных или тех, у кого голова забита размытыми понятиями, существующими только умозрительно, — честью, порядочностью, совестью.

Это всего лишь чьи-то застарелые комплексы. А уж о добре-зле и вовсе не приходится говорить. Все в мире относительно и зависит от колокольни, с которой судит каждый. В этой жизни выживает лишь сильнейший.

Вот только Макс так не думает. И на судебных процессах постоянно использует в своем лексиконе эти затертые до дыр понятия. Неужели он не понимает, что на практике в каждом конкретном случае именно судье предоставлено право решать, являются ли рассматриваемые сведения порочащими честь и достоинство участников процесса, и что именно понимать под определением «честь» и «достоинство»?

Однако он упорно апеллирует этими понятиями, словно жонглер на арене цирка, находя статьи в законодательстве и подводя прочный фундамент под доказательную базу невиновности своих подопечных.