Гийом Мюссо - Тайная жизнь писателей [litres]

Настала зима.

Днем я по-прежнему трудился в доме, по утрам работал над очередной книгой. Честно говоря, писал я не очень много. Я начал роман «Застенчивые вершины», но работа шла с трудом. Мне мешала вездесущая тень Фаулза. Утром, вместо того чтобы писать, я тратил время на относившиеся к нему изыскания. Я напал было на след той самой швейцарской журналистки по имени Матильда. В ее редакции мне сообщили, что она уволилась, и на этом след потерялся. Тогда я прицепился к ее родителям, жителям кантона Во, но они ответили, что их дочь живет себе поживает, а мне лучше идти своей дорогой.

Зато мои труды по дому шли успешно и быстро. Покончив с главными комнатами, я занялся остальными помещениями, начав с лодочного ангара, где раньше хранился, по всей видимости, катер Фаулза. Джаспер попытался мне его продать, но я не знал, что с ним делать, и отказался от покупки. Ангар оказался единственным в доме местом с отрицательной аурой: мрачным, холодным, даже ледяным. Я обновил там проводку, привел в порядок похожие на иллюминаторы красивые овальные окна, раньше заложенные кирпичом. Этого мне показалось мало, и я принялся сносить в ангаре ненужные перегородки, разгораживавшие его на ячейки. Внутри одной я наткнулся на зацементированные кости.

Я остолбенел. Неужели это человеческие кости? Когда все это здесь нагородили? Не был ли Фаулз замешан в убийстве?

Впрочем, романистам свойственно из всего раздувать закрученные сюжеты. Сознавая это, я взял себя в руки и успокоился.

Через пару недель, обретя подобие душевного равновесия, я сделал еще одну находку, на сей раз в углу чердака. Это была пишущая машинка «Оливетти» цвета зеленой фисташки и при ней папка с первыми ста страницами неоконченного романа Фаулза.

В небывалом возбуждении я сбежал в гостиную с обретенным сокровищем под мышкой. Наступила ночь, дом выстудило. Я разжег огонь в подвесном камине посередине комнаты и налил себе рюмку «Бара Но Нива» – Фаулз оставил в баре две бутылки своего любимого виски. Устроившись в кресле, лицом к морю, я стал читать машинописные страницы. Сначала я их жадно проглотил, потом прочитал все опять, чтобы сполна насладиться текстом. То было самое замечательное чтение во всей моей жизни, сравнимое силой произведенного эффекта разве что с тем, как я воспринимал в детстве «Трех мушкетеров» Дюма, «Большого Мольна» Алена Фурнье или «Повелителя приливов» Пэта Корноя. Я держал в руках первые страницы «Непобедимого лета», романа, над которым Фаулз работал, прежде чем бросил писать. Он упоминал о нем в своем последнем интервью для «Франс-Пресс». Книга обещала превратиться в могучий гуманистический роман-поток на материале почти четырехлетней осады Сараево. Мне досталось только начало, сырой, неправленый, неотглаженный текст, но в нем уже угадывалось испепеляющее пламя, не уступавшее высотой взлета прежним произведениям Фаулза.

Теперь я каждое утро просыпался с ощущением могущества, твердя себе, что мне выпало счастье быть единственным, наверное, в целом свете, кто имеет доступ к этому тексту. Но когда проходило головокружение, я начинал гадать, что заставило Фаулза бросить только-только начатый труд. Оказавшиеся у меня страницы были датированы октябрем 1998 года. Роман выходил удачным, Фаулз должен был испытывать удовлетворение. Что за событие грянуло в его жизни, почему он так резко оборвал работу? Тяжелая депрессия? Несчастливая любовь? Потеря любимого человека? Мне чудилась здесь какая-то связь с костями, найденными в кирпичной кладке в ангаре.

Для очистки совести я решил показать их специалисту. Несколькими годами раньше, собирая материал для детектива, я свел знакомство с Фредерикой Фуко, юристом-антропологом, регулярно помогавшей сыщикам. Она пригласила меня в свою парижскую контору в здании Археологического института. Я приехал на улицу Алезиа с алюминиевым чемоданчиком, в котором постукивали собранные в качества образца косточки. Но в последний момент я вдруг испугался и сбежал, не дождавшись, пока она меня позовет. Чего ради рисковать, зачем бросать тень на жизнь Фаулза? Я не судья и не журналист, я – романист. А еще я – преданный читатель Фаулза. Я допускал, что наивен, но это не мешало моей уверенности в том, что создатель «Лорелеи Стрендж» и «Сраженных молнией» не способен на подлость, тем более на убийство.

Избавившись от костей, я отправился к Джасперу Ван Вику в Нью-Йорк. Он принял меня в своем кабинетике в знаменитом манхэттенском небоскребе-утюге, почти невидимый за нагромождением рукописей. Стены были увешаны выполненными сепией гравюрами со сценами битв страшных драконов.

– Аллегория мира издателей? – спросил я.

– Или мира писателей, – парировал он.

Оставалась неделя до Рождества. Пребывая в приподнятом настроении, он пригласил меня полакомиться устрицами в «Перл Ойстер Бар» на Корнелиа-стрит.

– Надеюсь, дом по-прежнему вам нравится?

Я ответил утвердительно, а потом рассказал о перестройке ангара и о костях, оказавшихся замурованными в кирпичной стенке. Джаспер, навалившийся на стол, быстро моргал, но в остальном его лицо оставалось непроницаемым. Налив себе белого сансерского вина, он сообщил, что хорошо знаком с архитектурой виллы «Южный Крест», построенной в конце 50-х – начале 60-х годов, задолго до того, как ее приобрел Фаулз; кости я нашел, дескать, либо коровьи, либо собачьи.

– Это не единственная моя находка, – продолжил я и поведал о ста страницах «Непобедимого лета». Сначала Джаспер принял мой рассказ за шутку, но потом заподозрил, что я говорю серьезно. Я достал из портфеля первые десять страниц рукописи. Ван Вик пробежал их горящими глазами.

– Этот глупец всегда уверял меня, что сжег начатый роман! Чего вы хотите в обмен на продолжение?

– Ничего, – ответил я, отдавая ему остальное, – я не шантажист.

Он с благодарным видом принял пачку в сто страниц, как бесценную реликвию. Покидая устричный бар, я спросил его, нет ли у него новостей о Фаулзе, но он притворился, что не услышал.

Я поменял тему: сказал, что ищу американского литературного агента, который сопровождал бы мой новый проект – роман на материале последних дней Натана Фаулза на острове Бомон.

– Плохая идея, – нахмурился Джаспер.

– Это не биография, я не собираюсь лезть в его жизнь, – постарался я разубедить его. – Это будет чистый вымысел, вдохновленный фигурой Фаулза. У меня уже есть название: «Тайная жизнь писателей».

Джаспер остался непоколебим. Я пришел не за благословением, но расставаться на такой ноте мне не хотелось.

– Это единственное, что сейчас меня вдохновляет. Самое невыносимое для романиста – носить в себе историю и не иметь возможности ее рассказать.