Наталия Костина-Кассанелли - Я знаю, как ты дышишь

Их дом — он на самом деле был их крепостью; пока кто-то не пришел и не забрал тетрадь — единственное, что стоило отсюда унести! Завладеть всем, что она делала, всем, о чем думала, для того чтобы окончательно дожать ее! Потому что написанное ею в дневнике — это не кофе с цианистым калием, от которого умрешь быстро и безболезненно, даже не осознав, что ты умираешь. Это — проказа, которая будет долго разрушать тебя, клетку за клеткой… пока не останется ничего, кроме сплошных гноящихся язв.

Человек, совершивший в своей жизни один, но действительно ужасный поступок.

Человек, раскаявшийся в том, что совершил.

Нет, она не раскаялась… Она бы сделала это снова!

И снова!

И опять.

И даже сегодня — она бы еще раз это сделала!

И еще: нет сослагательного наклонения ни в истории, ни в жизни. Что сделано, того уже не исправить. Никакими раскаяниями.

Никакими слезами.

Особенно когда эти слезы и раскаяния ненастоящие.

— Девушка, вы прям настоящий…

— …настоящий!..

— …настоящий?..

Далее за ворвавшимся в ее сознание словом последовал непонятный звон, но Катя твердо знала, что обычно при ее профессии после слова «настоящий» следовало «Шерлок Холмс». Однако сейчас что-то не складывалось… не срасталось, включая странный звон в ушах и как бы во всей голове. Хотя все остальное — остальное срослось очень точно… все, что они с Сорокиной спланировали после того, как она поговорила с Любой Барибобу — бывшей Любой Крячко, продавшей ей когда-то те самые счастливые сапоги, в которых ее привезли в клинику к Тиму… нет… привезли ее в туфлях! Опять-таки, нет: в туфлях она выписывалась, потому что уже тепло было, а привезли ее… Ох ты ж… привезли-то ее в чем мать родила! Потому что ее тогда раздели и топили в ванне! И она была совершенно голая! Нет… не голая… Лысенко ее, как приличного человека, в простынку завернул! А сейчас вот ужасно холодно… и наверняка она голая… потому что одетому человеку просто не может быть так холодно! Не должно быть так холодно… в декабре? В декабре всегда холодно! И вчера ей тоже было холодно, и она решила по пути заскочить домой и вместо тонкого свитера надеть под куртку толстый, потому что ей предстояло еще бегать и бегать, а на улице с утра как задуло, так и не прекращало, и у нее уже зуб на зуб не попадал. Нужно было срочно утепляться, пока она не простудилась и не слегла в самый ответственный момент, как тогда, когда они брали маньяка, а она подхватила такой грипп, что даже из дому выйти не могла! И было ужасно обидно… хотя нет, не ужасно, потому что они как раз помирились с Тимом и он так трогательно за ней ухаживал…

Да, свитер нужно было поддеть непременно — такой толстый свитер, с горлом и очень длинными рукавами, закрывающими даже пальцы наполовину. Она знала, где этот свитер лежит, что было удивительно при том беспорядке, который образовался ее стараниями в их комнате. Потому что туда постепенно перекочевала половина коробок с балкона, так как в комнате гораздо удобнее было их потрошить, а на балконе уже и ступить было некуда, да и темно — и утром, и вечером, когда они оба возвращались.

Она совсем неслышно открыла дверь своим ключом, так же неслышно, будто вор-домушник, скинула сапоги и повесила на вешалку куртку. За последнее время, после обидных замечаний Сорокиной, что наружник из нее совсем никудышный, она насобачилась передвигаться не производя никакого шума — почти как ниндзя! Отрабатывала технологию она в основном в квартире, и порой никто и не подозревал, что Катя пришла домой, и уже проскользнула в их с Тимом комнату, и даже балкон с коробками открыла и закрыла, и парочку выволокла, и сидит теперь посреди устроенной барахолки совершенно как домовая мышь под полом — нет, даже еще тише! Потому что мыши не задумываются о том, слышат ли их… или же задумываются?

«Только рассуждений о психологии мышей мне не хватало!» — мысленно фыркнула Катя и, совершенно не используя пятку, на одних лишь пружинящих носочках двинулась вглубь квартиры. Квартиры, где, в отличие от места, в котором она только что побывала, ничего не скрипело, не шаталось, не отваливалось при первом прикосновении, не падало, не обрушивалось… Словом, красться беззвучно здесь было совсем легко, и она даже улыбнулась.

— …Нет, нет! — внезапно раздался голос совсем рядом, и Катя резко затормозила. Оказывается, свекровь дома! Когда ее тут вовсе не должно было быть! У нее вроде сегодня прием в платной клинике… или это завтра? Или… вчера? С этими сорокинским авралом и спешкой она совершенно запуталась в днях недели, если честно. Вот что бывает, когда сначала не ходишь на работу, а потом возвращаешься и…

— …нет, что ты! Я даже рада, что они у нас живут!

Несмотря на состоявшийся недавно у них со свекровью разговор по душам, закончившийся, как Катя даже не ожидала, сейчас она все же саркастически улыбнулась. Угу… Рады они! Дипломатия на марше! Скажем прямо, была бы рада она, Катя, если бы родители Тима вдруг ввалились к ним в дом, да еще и на совершенно неопределенный срок? И разбрасывали бы везде свои вещи? Потому что это в первые две недели они как-то держались в пределах выделенной им комнаты, а потом пошло-поехало! И сейчас их личное имущество где только не валяется! Включая ванную, кухню и даже туалет. Не далее как вчера Тим зачем-то притащил туда свою зарядку и там ее и оставил! А потом весь дом перевернул, и кричал, и за голову хватался, и даже сказал, что это она ее взяла! И они чуть не поругались. Хорошо, как раз Отар Шалвович вышел из салона «два нуля» весьма озадаченный и с зарядкой в руках! Тим приткнул ее возле умывальника, на крючке, где полотенце висит. Маленький такой угловой умывальник — очень удобно в туалете, — надо Тиму подсказать, чтобы у них тоже такой сделали… Ага, и со специальной полочкой для неожиданных вещей! И обязательно с сейфом: вдруг Катя вздумает пистолет положить? Это сейчас ей смешно, а тогда вовсе не смешно было! Да, очень вовремя Отар Шалвович разрядил атмосферу, потому что она буквально была готова запустить в Тима чем-нибудь… тяжелым? Нет… скорее его собственным свитером. Чтобы не ушибить ненароком, но показать, как она расстроена облыжными обвинениями. И свитер как раз под рукой был. Да, Отар Шалвович просто душка. Его бы Катя точно впустила на какой угодно срок, но он без своей своеобразной жены просто никуда! Ладно… бог с ней… не такой уж она и крокодил, как оказалось, свекровь Лидия Эммануиловна… Ну и она, Катя, тоже ведь не крокодил! И что, места ей жалко, что ли? «Да живите сколько хотите», — вот что сказала бы она, точно!

Эта мысль настолько поразила ее, что она не отодвинулась от приоткрытой двери, как следовало бы, а осталась стоять и даже дыхание затаила.