Наталия Костина-Кассанелли - Я знаю, как ты дышишь

Вот тогда она точно потеряет их — обоих. Потеряет все и сразу. А сейчас еще есть надежда… Да есть ли она, эта надежда?! Брось, не уговаривай саму себя! Но тогда ради чего, если и так, и этак все терять? Не проще ли сознаться?

Нет, она не может сознаться!

Она слишком горда для этого…

И она слишком их любит!

Слишком!

— Слишком маловероятно, — говорит Сорокина и вертит своей крупной, плохо подстриженной головой. Должно быть, торопилась, как всегда, на службу и забежала в первое попавшееся место: тридцать гривен любая стрижка. Стрижка обычно не любая, а только одна — как умеем, так и стрижем. Быстро, дешево, потом отрастет. Следующий!

Катя сидит рядом с Сорокиной и молчит. Тим устроил ей настоящий разнос, когда вчера наконец явился домой: весь в какой-то известке, даже волосы будто поседевшие, усталый, голодный… И принес салатов в коробках и курицу-гриль, не желая утруждать жену, у которой строгий постельный режим, и желая эту самую жену пожалеть, накормить и, возможно, порадовать тем, что ремонт идет, и очень хорошо идет — несмотря на то что пришлось выгнать двоих халтурщиков. И на него — совсем не в связи с увольнением, а просто так — упал со стремянки мешок с финишной отделочной штукатуркой. Упал и немножко порвался. И еще какие-то гвозди упали в коробках. И такая штука, похожая на огромный штопор, которой в огромном же ведре замешивают эту… финишную штукатурку. И раз штукатурка финишная, то это неким образом намекает, что рано или поздно все закончится — и закончится, само собой, хорошо! Даже прекрасно закончится. И, как только Катя сможет встать, он ей покажет, как теперь у них в комнате и кухне… Да, он приехал домой, а тут — и в комнате, и в кухне — какие-то совершенно посторонние люди! Ладно, Игоря Лысенко он знает… а это что за баба с мрачной физиономией приканчивает бутыль самого лучшего дедушкиного вина?! И где его собственная жена?!

— Тим, ты мою оранжевую куртку случайно не выбросил? — прокричала откуда-то издалека эта самая жена, и тут он ее и обнаружил: вспотевшую, всклокоченную и явно с температурой, роющуюся в кладовой, где его мама держала грязное белье. И это самое грязное белье было вывернуто на всеобщее обозрение — и, конечно же, никакой оранжевой куртки там и в помине не было, потому что он сам отнес ее на помойку, о чем немедленно и сообщил.

— А штаны? — упавшим голосом спросила жена. — Бледно-голубые такие… любимые мои! Штаны ты что, тоже выбросил?!

— Зачем их было выбрасывать? — мрачно поинтересовался он, явно желая схватить ее за шкирку, и отнести в постель, и поставить ей градусник, и очень строго спросить, пила ли она лекарства, и не должен ли он ее привязывать к койке перед уходом на работу как совершенно невменяемую и буйную?! Однако он все же был хорошо воспитан, что называется, из приличной семьи… и не мог при посторонних прямо с порога проделывать с ней все это, хотя руки у него так и чесались! Поэтому он сначала поставил пакет с покупками на стол, а затем уже проинформировал свою прекрасную половину, что дырки на штанах — это было так и задумано, и он их, конечно, выбрасывать не стал, хотя они и были изгвазданы дальше некуда. И что штаны он сначала хотел сам выстирать, но потом передумал и отнес в химчистку.

— Да?! — вскричала она, будто не веря своим ушам, и эта чрезмерная экзальтация даже покоробила его. Как и то, что никто из присутствующих и не думал покинуть их дом, хотя время приличных посещений прошло — час был уже хорошо одиннадцатый. — Ты передумал?! А куртку, значит, все-таки выбросил! А карманы, карманы ты проверил? У меня там нужные бумажки оставались… которые ты, конечно же, посчитал ненужными и тоже выкинул! — обличительно-гневно закончила она, и это было совсем уж обидно, потому что никаких ее бумажек он не выбрасывал, хотя, разумеется, это был просто мусор! Однако он не привык выбрасывать ничего, что ему не принадлежало, о чем немедленно ей и сообщил.

— Вот то, что ты ищешь, — совсем уже холодно сказал Тим, вручая прозрачный пакет: использованная салфетка, на которой она в кафе что-то начеркала, пенсионного вида леденец и сломанная зажигалка. — Да, а носовой платок, который тоже был в твоем кармане, я таки выкинул, извини. Он был весь в грязи и разорван.

— Тим! — Она бросилась к нему на шею: — Я тебя обожаю!

— Ты что-нибудь ела? — Он все еще не оттаял, и, кроме того, ему нужно было снять грязные штаны, к которым она сейчас прижималась, и еще в душ, и… да, проверить, пила ли она лекарства!

— Ты пила?.. — начал он, но она тут же перебила:

— Ну что ты, я же знаю, что мне нельзя! Это Приходченко с Маргаритой Павловной — она кивнула в сторону хмурой, скосившей на него недовольные глаза теткой, — приезжали меня проведать, и я угощала их дедушкиным вином…

— Спасибо, было очень вкусно, — тут же заявила особа, которая, видимо, и была Маргаритой Павловной. Только почему она до сих пор у них сидит? Ноги от хванчкары ходить перестали?

— Шикарное винцо! — вставил свое и Лысенко, друг жены, который был у них на свадьбе и тогда ему понравился, но… Черт возьми, друзья пришли проведать — это прекрасно, но не пора ли и честь знать?

— Вот… — Его жена осторожно извлекла из выданного им пакета ту самую мятую салфетку и, будто это была невесть какая драгоценность, бережно расправила ее на столе.

— Ага! — одновременно сказали гости. — Кать, лупа у тебя есть? — заорал Лысенко так, словно Катя не стояла рядом, а находилась где-то в районе Северного полюса.

— Тим, у нас лупа есть?!

— Или очки! — поинтересовалась сумрачная Маргарита. — Лучше две пары! Хотя я вам и без очков скажу… — Эксперт по идентичности прижмурилась и чуть не носом уткнулась во что-то. — Они совершенно идентичны! Абсолютно! Вот оно, характерное место! Молодец, Катерина! Додумалась, что не только по отпечаткам пальцев можно идентифицировать, а и по отпечаткам губ тоже!

Маргарита, которая была еще и Павловной, кажется, наконец заметила хозяина дома, зачем-то приблизившегося к столу, где эта особа восседала, будто была здесь главной.

— Вы что-то хотели? — рявкнула она, нависая над какими-то ничтожными, испачканными не то едой, не то еще чем бумажками, и он пожал плечами, но все же не удержался и сказал, не скрывая иронии:

— Господа, а вы есть не хотите? Поздний ужин, так сказать… У меня тут курица, пара салатов… Можно, я пройду к плите и поставлю чайник?

Наверное, у этой компании совершенно не было чувства юмора, потому как они — все, включая его дорогую жену! — обрадовались, и стали складывать свои драгоценные находки в принесенную Катей коробку из-под его туфель, и расчищать пространство, и, кажется, вовсе не поняли, что это был сарказм, а не приглашение к столу, что он вовсе не собирался скармливать им курицу и остальное, а просто элегантно намекнул, чтобы?..