Андрей Фёдоров - Желтый караван

Все это Семенов осознавал уже на бегу. Для его сорока он бежал довольно резво, но явно не успевал к смертельной точке, где через полминуты должны были скреститься пути человека и машины. Красная морда электрички с пустыми окнами-глазами была уже хорошо видна. Семенов несколько раз для чего-то взмахнул на бегу рукой, зная, что машинист хорошо видит сейчас его, но не видит за кущами самоубийцу.

— Стой! — закричал Семенов. — Стой, дурак чокнутый!

На ходу Семенов стащил куртку и скинул ботинки.

Первого из них Лобов увидел еще у проходной. Необычно бледный, с ярко-черными усами малый. Правая рука в кармане. Малый пошел по другой стороне улицы, но потом пересек ее, ускорив шаг. Лобов стал часто (стараясь делать это естественно) оглядываться, поворачивать голову так, чтобы боковым зрением засекать темную фигуру с белым лицом шагах в двадцати позади.

В метро у турникета Лобову сказали:

— Вы что, гражданин?! Не видите, куда идете?!

Бледнолицый вроде бы исчез, но на перроне, за секунду до того как раскрылись двери вагонов, Лобов поймал на себе взгляд. Этот был в необычных квадратных очках. Лобов направился в угол вагона, втискиваясь в упругие щели меж животов и спин, цепляя пиджаком за пуговицы и сумки. В молчании, обрамленном грохотом тоннеля, он уверенно пробирался в угол, и ему привычно уступали, будто все понимали, что там, в углу, ему только и следует быть.

Поезд погрузился в сумерки станции. Возник и исчез шорох дверей и подошв.

— Осторожно! Двери закрываются. Следующая станция «Павелецкая».

На следующей Лобов намеревался выскочить и по переходу уйти на Кольцо. Исподлобья, незаметно оглядывал соседей: прямо — пожилая. Смотрит на свое почерневшее изображение в стекле. Справа — спина с самодельной черной готикой — «Марлборо». Слева — стереотипный бородач и прижатая к нему Лобовым кудлатая девушка, отворачивающая лицо от выпуклой груди бородача. Появились две лысины. Растянутая по груди, промокшая рубашка, подбородок с каплей пота. Грохот сменил тон. За окнами, разлинованными проносящейся мимо арматурой тоннеля, посерело.

— Вы сходите! — Лобов проник между лысинами. Показался белокурый затылок с неожиданным черным локоном. Такой затылок (уродство такое, что ли?) Лобов уже где-то видел. Он тут же раздумал сходить, но его вынесло в двери. Надо было тут же вернуться в вагон (старый трюк), но там оставался затылок с черной метиной. Главное, в такой тесноте убить очень просто. Шило в сердце. И его труп останется стоять, глядя кукольными глазами, до следующей станции, когда убийца как раз выйдет, а тело, осев внутри сместившейся массы живых, под возмущенный шепот, в механических поисках пространства среди сумок и колен будет сползать, пока не свернется на полу, сопровождаемое брезгливо-вопросительными взглядами и жалостливыми окликами…

— Куда теперь? — спросил Лобов, и ему кто-то ответил, пока его беспомощный взор метался по плечам и спинам.

Он не ожидал, что окажется на противоположной платформе, где его тут же втиснули в обратный поезд.

Теперь слева висел комочек серебра в розовом ушке смеющейся блондинки, справа ездила по поручню кисть с длинными, как щупальца, пальцами — рука верзилы-африканца, из-за шерстяной головы которого еще одна рука, белая, спускалась к пиджаку с поперечной складкой. Такая складка возникает, если долго сидеть в тесной кабине, в автомобиле…

— Следующая станция «Каширская»…

…зачем же понадобилось долго сидеть в автомобиле, чтобы потом — на метро в час пик?

Лобов пятился.

— Смотрите, куда наступаете! — Голос «придушен» остались высокие ноты. Пиджак со складкой исчез.

Лобов вспомнил, что перегоном раньше рыжий свет плафонов смешался с черноватым светом из окон. Значит, почти стемнело. Он все-таки опять попал в угол. Соседка слева — кудлатая девушка, впереди — те лысины. Над ним повисли рукава, мигнул шафраном крупный камень в перстне.

— Цвет измены, — сказал Лобов.

Цвет измены ударил в окна, желтая полоса зазмеилась по плечам. По платформе засеменила вразрез с движением, по косой к вагону хромая девушка. Она испуганно и торжествующе улыбалась: я хрома, я хрома… — Яхрома!

Лобов повторил:

— Яхрома.

В Яхроме вчера все и случилось.

Повернулись к нему побледневшие личики Веруни и Светы, перекрестилась уборщица Инна.

— Весь отдел?! И мы покрываем?! — встал Вахрамчук. — И ты написал?! Вот мы с кем работаем! — Вахрамчук взлетел над своим столом. Ноздри раздулись, приподнялась верхняя губа, обнажив два крупных зуба.

— Ты один здесь честный?! Ты один?! А я?! А они вон?!

— Я написал, что я думаю, — сказал Лобов, ни на кого не глядя.

— Ты написал бред! Да! Но пока разберутся… господи! Ты выбрал момент! Ишь писака! Но я в долгу-то не останусь! Не боись!

Лобов боялся временами до такой степени, что появлялось ощущение, как он это называл, «потерянной реальности».

Хромая девушка на платформе была реальностью. И пиджак со складкой, и черный локон в клубке белокурых волос, и телефонные звонки с многозначительным молчанием в трубке.

Какой же сказочной, колоссальной оперативностью обладал Вахрамчук (или уже Яхрамчук?), чтобы успеть развернуть всю банду и кинуть ее в обратном направлении и даже успеть предварить появление Лобова на «Кантемировской», пустив по платформе хромую девушку — символ.

Девушка впереди не хромала. Она шла шагах в пяти. Вместо неустойчивого вагонного пола Лобов затопал по толстому бетону платформы. Хлестнули двери. Поезд, деловито пробормотав «следующая станция», провалился в туннель.

Оглянулся: ступени, турникет. Милиционер у стеклянных дверей. Одна нога короче? Усатое, бледное (опять!) лицо перечеркнула рама. Пространство вокруг то сокращалось, то растягивалось, тени кидались от идущих в стороны, но затеем дружно воткнулись в ступени, спрятались под ноги. Лобова вынесло на простор, в прохладу, в железнодорожную гарь, под насыпь, по которой вилась электричка с железным голосом внутри: «Станция «Царицыно».

Выход из метро очистился, и лестница стихла. В бетонном коробе вестибюля гулко шел кто-то один. Тень выскочила на лестницу. Поднимался последний, неровно идущий.

Лобов нерешительно поплелся вслед за толпой, быстро оторвавшейся от входа в метро. Часть ее пристала к автобусам, часть — двинулась вверх по переулку к Севанской. Он ускорял шаг. Кучка спешивших к Севанской таяла, теряя людей у входов во дворы. Обступили огни девятиэтажек, и показались из-за лип окна квартиры на седьмом этаже. В одном из окон его квартиры мелькнуло пламя. Это могло быть отражением. Створку мог качнуть ветер. Но это могло быть движением створки вслед за белеющей во мраке чужой рукой. Ветер и вправду взмахнул липами, прижал кусты вдоль переулка, желтые круги под фонарями отбежали к подъездам. Он был уверен теперь, что его ждут в подъезде. Но пересек двор и понял, что его ждут в квартире. Оглядел почтовые ящики и стену под ними. То, что он приметил утром, но не стал поднимать — было. Кусок толстой трубы сантиметров в сорок. Лобов поднял трубу и нажал кнопку лифта. Двери закрылись. В кабинке, где-то в центре ее мельтешил стеклянный голосок: «Следующая станция…»