Андрей Фёдоров - Желтый караван

— Да ладно тебе! — сказал он. — Сгинь! Я пока не сумасшедший.

— Я случайно, как договорились.

— Сгинь! Я не верю!

— Ты устал. Я тоже в третий раз прихожу. Ты опоздал на два дня. Отпирай дверь. У меня же нет ключа. Я замерзла и есть хочу.

Утром все было обычно. Ее юбка висела на спинке стула, сапоги (голенища врозь) сидели в прихожей безголовой птицей, пыль на столе «протаяла» там, где ее коснулись их руки и стаканы.

Из ее раскрытой сумки торчала пожелтевшая газета со знакомым словом в заголовке.

Эту газету он оставил в номере гостиницы в Ургенче. На полях (для пензенца?) был тогда написан его новый адрес и срок командировки.

Он посмотрел, как она спит, и, засмеявшись, смял газету и забросил ее на шкаф. Она тут же (судя по звуку) провалилась между шкафом и стеной, навеки исчезнув там. Случайно.

Доктор Жучкин бросил у койки стопку старых «Огоньков», стащил жаркие носки и лег поверх одеяла. На потолке оказалось сразу четыре комара. Потолки в кабинете были ненормально высокие — даже со спинки койки доктор до комаров не дотягивался. Он подумал, что через час, отлежавшись, «переведет» комаров, швыряясь полотенцем, на стены и на стенах прихлопнет. А! Вон и пятый! Мечется между стеной и потолком, словно вынюхивает там что-то. Целых пять на ночь никак оставлять нельзя — зажрут!

— И что за жарища в августе! — сказал доктор Жучкин.

Он взял верхний «Огонек» и полистал в поисках репродукций, потому что читать никаких сил уже не было. Наткнулся на брюлловскую «Обнаженную».

— Хороший животик! Аппендикс цел! Что-то у них все они неоперированные? Хотя у Ленки Фаурмент пальцы-то на ногах… честно Рубенс писал, однако!..

Загремел телефон на тумбочке:

— Дедулю алкоголика привезли с горячкой. Плохой. Синий.

— Отчего синий?

— Битый. И почти не дышит. Семьдесят на сорок давление.

— Сейчас… огромнейшее вам спасибо!

Он снова натянул носки, повозил по полу тапочками, попадая в них, и пошел этажом ниже.

Дед был синий и сам по себе и от синяков. Били его не меньше двух раз с промежутками. Под свежими синяками проступали радужные — старые. Дед почти не дышал и, как раз когда Жучкин наклонился над ним, совсем перестал. Доктор Жучкин перевел дух и стал нажимать покойнику на грудь, а реакровать завизжала, и ее головная часть с шипением-спустилась.

— Эти… пневмокойки… щит лучше! Сколько говорить?!

— Колька-столяр не успел опять… просили уж так… — сестра втыкала в покойника иголки.

— Дверь!.. снять!.. тогда!.. хотя бы!.. значит!

Дед задышал, но губы остались синими.

— Запах перегара свежий. Интубируем.

— Лариса! — закричала сестра. — Серегу давай и ларингоскоп!

— Вы что в него льете?

— Преднизолон.

— С вами не пропадешь… атропином еще сейчас посушим… а то отек легких верный…

Доктор Жучкин схватил прибор-«гусь», на конце тонкой «шеи» которого вспыхнула белая точка микролампы.

— Вот все думаю, когда у вас эти батарейки сядут… слизи-то! Губа вон рваная, язык, — он успел взглянуть на колбу капельницы, — можно струйно, терять нечего… сколько?

— Есть давление. Восемьдесят на… вообще-то нижнего нет.

— Чего тут? Щас мы его! — под шлангами появился Серега. — Давай, Аркадич, я качать буду, что ли?

— Погоди. Дышит сам. Экран не засти.

— Дед. Ишь борода! Прохфессор!

— Пасечник, — сказала сестра, — да тут не успели написать толком, где и работает.

— Да где он работает! Небось глушит!

— Лет ему сколько? — Жучкин грохнул ларингоскоп на лоток, обтер руки и заглянул в историю болезни. — Пятьдесят восемь? Глядится-то на все сто.

— Пить надо меньше, — сказал Серега.

— Сто на семьдесят.

Дед порозовел и дышал вольно.

— А лазикс я в третьей колбе пущу?

— Да. Давление если опять не свалится. На аппарате-то хорошо идет пока.

— Идите отдыхать, Андрей Аркадич! Если что…

— Комаров у меня — кошмар!

— В это лето — спасу нет!

— Духотища, а форточку не откроешь. Опять же говорил сто раз: сделайте сетку!

— А где ее взять? Марлю они прогрызают, что ли? Раньше железные сетки продавали. А сейчас — эти вонючие пластмассовые…

Доктор Жучкин стянул жаркие носки и лег поверх одеяла. Комаров стало шесть.

— Ладно-ладно, — сказал Жучкин, — сейчас отлежусь! Мне что вас пять, что шесть — всех пришибу!

Телефон отвратительно громко загремел минут через десять:

— Он опять. Пятьдесят на нуль.

Дед опять не дышал.

— А лазикса еще не было.

— Вон у него ригидность наросла. Бороду до груди не пригнешь… иголки пункционные?

— Три штуки. Серега!

— А что делать? У него сдавление идет. Надо рисковать.

— У него родичей небось до черта, Андрей Аркадич.

— Кто-то ж бил. Само собой.

— Как пьет, так кричат: хоть бы ты сдох! А попробуй не спаси!

— Рискнем, так он не потянет. Губа драная. Припадок был, скорее всего. Давай, Серега!

— Продышится, он нас пошлет! По-всякому! — по длинной, в багровых грубых складках физиономии Сереги хлестнула гофрированная труба воздуховода, он отбросил ее, перевалил деда на бок и свернул его «баранкой». Прямо перед глазами Жучкина висели капли пота на носу и подбородке Сереги.

— Сережк! А и тебя скоро так будем! Смотри, запей только у меня!

— Меня-то? А меня крутить некому! Митька в отпуске. Ты, что ль, крутить меня будешь? Лариска! Один не удержу!

Доктор Жучкин встал на колени, нащупал бугорок пятого позвонка.

— Главное, сагитальность соблюсти! Да? Серега?

— Худой! Все у него видать без рентгена.

Жучкин нащупал теперь верхний край бугорка и по краю ввел иглу. Она вошла легко и, дрогнув, провалилась.

— Давай пробирку. Как он там?

— Дышит.

— Все как надо. Не опалесцирует, крови нет. Давление адское! Вовремя мы.

— Вы думали, гематома?

— А его вон два раза били. Эхограф-то у нас пошутить любит… — Жучкин бросил иголку и встал. — Клавдия Васильевна, а что-то… вкати и мне кофеину, что ли…

— Что-то вы совсем… идите отдыхать. Мы его потянем.

— Жару с детства не переношу. Меня бы куда на север загнать.

— Загонют как-нибудь, — кивнул Серега, — по этапу.

Дед был снова розовый и вольно дышал.

Жучкин уже не надеялся, что придется поспать. Но все-таки влез у себя в кабинете на спинку койки и согнал комаров с потолка. Одного он потом журналом приплюснул к стене, другого — к дверце шкафа…

— Опять давления нет, — сказала трубка.

На рассвете Жучкин сидел в реанимационной и писал. Дед дышал глубоко, даже изредка двигался и что-то бормотал. От него почти все отключили. На стенах розовели косые призраки окон. Жучкин описал ночь на одной странице. Единственное, что было положительным на этом дежурстве — оставшиеся голодными комары.