Любовь Шапиро - Я люблю дышать и только

Буква закона предписывала возвращение в обыденную, достаточно сложную новую жизнь.

Все мои однокашницы, как раз успели выйти замуж, или завести сногсшибательные романы. Я должна была начинать все сначала.

Я зашла к Дашковым. «А.В.» встретила меня, словно ничего не изменилось и не прошло несколько лет. Вопрос был только один — куда я собираюсь идти учиться?

— Я не знаю. Может восстановиться в ин. язе. Но мне там, нестерпимо скучно. Спрашивала маму. Она только грустно смотрела на меня, но совета не давала.

«А.В.» совета тоже не дала. Сказала, что в свое время все встанет на свои места.

— Думай и ответ найдётся.

Как раз, когда я размышляла над своей нелёгкой и глупой судьбой встретила Саньку и Машку. Они сидели на Цветном бульваре — все в пуху и радовались, что теперь вещи, которые на них надеты, можно выбросить.

Выяснилось, что Марьяшку бросил очередной многообещающий балетмейстер, который подарил множество дешевых шмоток из Second Hand-(а), который он даже не привозил из загранкомандировок, а скупал у своих бывших пассий. На работу он ее не устроил. Марьянка заливалась то ли слезами от пуха, то ли от горя, то ли просто истерически хохотала.

Санька в пандан ей тоже дрыгала ногами и отбивалась от пушинок и сквозь хохот пыталась рассказать, как она обманула «А.В.».

Я попыталась вникнуть в сбивчивый рассказ обеих подружек и поняла, что не только в моей жизни наступил переломный момент. Я присоединилась к ним. Только я не смеялась, а чихала.

— Правильно, — отреагировала на мою аллергическую реакцию Марьяша. — Чихать на все. Начнем все сначала.

— Что ты предлагаешь? — Спросила я довольно серьёзно.

— Тебя брат устроит на киностудию, а ты перетащишь нас. Там мы разовьем бурную деятельность. Нам ведь только 19–20 лет. Девчонки — дел по горло. Поехали.

— Куда ты собралась? — С недоумением поинтересовалась я у Марьяны, который тополиный пух привел к лёгкому сумасшествию. И новое выражение меня удивило.

— Ты едешь к Марку, бросаешься в ноги и, он впихивает тебя на работу.

Почему-то я послушала легкомысленную подругу. Иногда у Машки появлялись от безответственности, очень здравые мысли.

Санька перестала рыдать и хохотать от тополиной радости и задумалась. Лицо ее сделалось напряженным и даже злым.

— А, мне не к кому идти. Вы представляете реакцию бабули? Для нее всегда существовала только Алиса, а я, так. Конечно любимая младшая внучка, но бесталанная. Вкладывать в меня силы и время не было никакого смысла. И вот сейчас, я к ней явлюсь, пред светлые её очи и скажу, что я решила поменять институт, жизнь, профессию.

— Почему ты ее так боишься? Ты не зависишь от нее финансово, ты живешь в своей квартире, — я сурово посмотрела на Саню, пытаясь настроить её на боевой дух.

— Ты, знаешь мою бабушку много лет. Её презрение хуже, чем отказ дать еды или приюта. Ты, когда-нибудь обращала внимание, как шелестят её платья?

— Нет, — я удивилась такому странному вопросу.

— Когда у нее хорошее настроение, платья шелестят как лёгкий ветер, если не дай Бог, её что-то не устраивает — платье влачиться тяжёлым шуршанием, словно на подоле пришиты тяжёлые гирьки.

— Санька, ты не драматизируешь ситуацию? — Марьяна с сомнением посмотрела на посеревшее лицо приятельницы. — Может, ты всё себе придумала, а «А.В.» просто холодный себялюбивый и строгий человек. Она уже не молода, и все её проявления более резкие…

— Она такая была всегда. Только Алиса занимала её мысли и только с ней были связаны планы «А.В.».

— Но, Алисы уже много лет нет в семье, в Москве? — Я тронула застывшую фигуру Сани. — Казалось бы, ты должна заменить ей старшую неудачную внучку.

— Кто тебе сказал, что Алиса исчезла из жизни «А.В.»? — Саня встала и молча пошла к подъезду. — Больше говорить на эту тему не хочу.

Мы посмотрели на окна квартиры Дашковых и увидели «А.В.», которая внимательно смотрела на как мы все, опутанные тополиной паутиной возвращались в свои подъезды.

Тем не менее, Санины мрачные откровения не остановили нас с Марьяной.

Я обратилась к брату, и Марк устроил меня на киностудию снова в монтажный цех, где я с трудом продолжала осваивать аккуратное склеивание изображения и магнитки. Руки, несмотря на нитяные перчатки, были порезаны и некрасивы. Мне это не нравилось. Нужно было двигаться дальше.

Через короткое время мне представился такой случай. Я попала в отдел перевода Госкино и так как была очередная летняя запарка, потому что переводчики уходили в отпуска, мне доверили закадровый перевод. Сначала, по монтажным листам, позже уже я сама резвилась, сидя у микрофона, подбирая наиболее интересные и остроумные слова к оригиналу.

Веселая жизнь в отделе перевода меня устраивала. Когда фильм был сложен для перевода и, смотреть его должен был созерцать большой начальник нашего правительства, я бежала в ресторан Дома Актера и там, через огромные окна витрины вытаскивала не очень трезвых, но замечательных профессиональных переводчиков на работу. Они что-то жуя, тогда жвачки не было, приглаживая волосы, поливаясь обильно одеколоном, который я им предусмотрительно приготавливала, затягивая галстук, садились за пульт как новенькие.

Наши шалости нас безумно радовали, кроме моей мамы и брата. Они считали, что это неподходящая компания для меня. Мне нужно высшее образование.

— Ты к 20 годам ничего не успела, — слушала я справедливую отповедь близких людей. — Ты прыгаешь как птичка, а нужно поступать в институт, — закончила мама, строго поджав губы.

— Хорошо — беззаботно ответила я. — В какой ты предпочитаешь?

В результате переговоров решили, что раз я работаю в киноиндустрии, буду поступать на киноведческий факультет.

Экзамены я благополучно завалила из-за полной легкомысленности. Я написала творческие работы, а на общеобразовательных, заболела, довольно тяжело. Просить помощи у Марка, который был в очередной творческой командировке, я не стала и завалилась. Ругали меня все — мама, брат, его семья — в общем, справедливо. Но, я закусила удила и не хотела, чтобы меня как Саню, как вещь ставили, то на одно место, то на другое. Я решила, что найду его сама. Так, что истории перехода всех нас на работу на благо киноискусства не произошло. Может и хорошо.

Приняв решение, я готова была его реализовывать. Как, не знала. В таком задумчивом, нерешительном состоянии я зашла к маме в институт, где работали самые известные театральные критики. Пока я поднималась по торжественной лестнице особняка, в котором располагался Институт Искусств, я встретила несколько, знающих меня еще с детства искусствоведов. Увидев мою печаль и прослушав гнусавую историю про то, что «жизнь, конечно, закончена» потому что я не поступила в высшее учебное заведение, и теперь не могу показаться маме на глаза.