Вера Переятенец - Восемь дней в сентябре и Рождество в Париже. Антикварный детектив. Или детективная история, разгаданная экспертом

Вероника аккуратно собрала композицию, повторив свои движения в обратном порядке, вставила работу в раму и, приладив отклеенный фанерный задник, закрепила его согнутыми гвоздиками. Теперь все, можно смотреть. Поставив коробки рядышком на столик, она открыла их почти одновременно, нажав на кнопки механизма, и крышки медленно поплыли назад.

В первой лежал золотой браслет, довольно изящный. Типичное жесткое дутое кольцо из благородного потемневшего золота, центральная часть оформлена пластиной в виде четырехлепесткового цветка. В нем три камня: в центре довольно крупный сапфир густого василькового оттенка и два бриллианта. На оборотной стороне четырехлистника были выгравированы даты: «1890–1892». О, да ты совсем древний, позапрошлого девятнадцатого века. Да, вот и клеймо 56 пробы соответствующей конфигурации, есть еще герб города — два скрещенных якоря. Значит, ты у нас петербургской работы. А кто же тебя, такой красивый, сделал? В прямоугольной вмятине именника были отчетливо видны пять латинских букв: BOLIN. Ну да, кто же еще так любил сапфиры и умел их оправлять, придумав даже специальное воздушное крепление этих камней. Да, видно, не простая была хозяйка этой вещицы, раз ей дарили изделия одного из лучших поставщиков императорского двора.

А вот то, что хранила вторая шкатулочка, иначе как чудом назвать было нельзя. Даже если бы не было здесь, на розовом шелке подкладки, золотых печатных буковок, сообщавших, где было сделано это чудо, сразу было видно, что его создатель один из величайших кудесников своего времени. Вероника держала на руке миниатюрную, около десяти — пятнадцати сантиметров в высоту золотую елочку. Она как пагода возвышалась на круглой подставке из оникса. Изящные конусы ее лапок были покрыты зеленой эмалью, на которой, как снежинки, мерцали бриллианты. Под одной из таких лапок вероника и нашла клеймо с самыми дорогими для каждого антиквара буковками — МП. Мастер Михаил Перхин, служивший у Карла Фаберже.

И как такая красота могла оказаться в этой работе? Вот парадокс нашей жизни: чудо ювелирного искусства, бывшее своего рода символом старой империи, оказалось замурованным в картину, которая всем своим видом должна была утверждать новое революционное искусство. И потом и это искусство тоже оказалось замурованным, сокрытым в тайных кладовках где-то на чердаках. А когда пришло время авангарда, то открыто было и то старое искусство. Да, Веронику опять потянуло на искусствоведческие бредни. Статья, кстати, неплохая могла бы получиться. Только про такое сейчас не следует пока писать. Лучше пока промолчать. То, что произошло сейчас, казалось просто нереальным. Это все равно что говорящую щуку зимой в Неве поймать. Или в лотерею миллион долларов выиграть. В эти сказки она даже в детстве не верила.

Но это была реальность. И чем больше смотрела Вероника на эту елочку, тем ясней осознавала, что сможет расстаться с ней только под страхом смертной казни. Нет, теперь это ее чудо. И она никому его не отдаст. Да, эти вещи — клад, но ведь картина-то ее, и ничего она этому государству не должна. Хватит с него того, что оно и так на халяву у своих граждан конфисковало. Да она и не скажет. А если здесь такие сокровища, то что же было в картинах, остававшихся у Клавдии Михайловны? А что может быть в тех, что в антикварном салоне? А может, только у нее клад? Ведь с теми, что предназначены для аукциона, тоже нужно что-то решать. А вдруг и там что-то есть? Придется этому жуку Николаю Анатолиевичу рассказать, ведь просто так работы вскрыть не удастся. В конце концов ему можно показать только браслет. Про елочку все же лучше промолчать, а браслет и так его заинтересует. Он ведь тоже ничего. Болин, как никак.

Чудо ведь был ювелир, но этого чуда у нас в музеях, что называется, полторы вещи. Вся его беда была в том, что он делал те украшения, что так любили носить императрицы, королевы и жены пламенных революционеров. Он умел найти подход к их сердцам. Вот почему его вещи так охотно разворовывались, а затем «цивилизованно» распродавались советской властью с различных аукционов. Если фирма «Фаберже» в момент революции работала в России, то вот Болин, обладая, наверное, каким-то особым чутьем, еще в 1916 году взял и закрыл свой торговый дом и мастерские и всем кланом выехал на историческую родину в Швецию. И нельзя было ни провести обыск с конфискацией в магазинах и мастерских, ни конфисковать клейма, как это случилось с Фаберже, — только украшения, что так любили русские титулованные красавицы. Да что говорить, это для нас сейчас он легенда, а для молодого Юдина, который ограбил ту несчастную, это была очередная цацка. Может, девушке своей хотел подарить. Есть же воспоминания о том, что в первые месяцы революции магазин Фаберже не знал отбоя от покупателей. Только теперь это были не великие княгини, а матросы и горничные. Вот так и владельцем этого браслета стал революционер. А той, прежней владелице, он, наверное, был очень дорог. Иначе зачем эти даты: 1890–1892.

Вероника надела браслет на руку. Нет, определенно, сапфир — ее камень. Что-то в нем есть притягательное. Эти два бриллианта хоть и тянут почти на карат, но они здесь не главные, а именно он, глубокий камень со «звездой» внутри, царственно расположившийся на фоне потемневшего золота. Недаром его так любила знаменитая Матильда… Матильда… Стоп! Нет, этого просто не может быть… Это же не сказка… Вероника, пытаясь не упустить нахлынувшее воспоминание, порылась в книжном шкафу, вытащила непритязательную книжицу, отпечатанную на уже пожелтевшей газетной бумаге, уже рассохшуюся, с загнутым глянцевым переплетом — «Воспоминания Матильды Кшесинской». А вот и та фотография. На ужасного качества снимке была изображена еще совсем юная балерина. Ее руку украшает такой же браслет, что сейчас на запястье Вероники.

«Наследник стал часто привозить мне подарки, которые я сначала отказывалась принимать, но, видя, как это огорчает его, я принимала их. Подарки были хорошие, но не крупные. Первым его подарком был золотой браслет с крупным сапфиром и двумя большими бриллиантами. Я выгравировала на нем две особенно дорогие и памятные даты — нашей первой встречи в училище и его первого приезда ко мне: 1890–1892».

Но этого же не может быть…

От возбуждения у нее даже застучало в висках. Спать уже не хотелось, хотя время было далеко за полночь. Пришлось накапать валерьянки и, сосредоточившись, попытаться как-то прояснить ситуацию. Хорошо нужно подумать. Чтобы создать себе комфортные условия для этого обдумывания, Вероника решила все же прилечь. Она вообще любила всякое действие производить с комфортом для себя, а мыслительные процессы требовали особого отношения. Так, переместившись в спальню, разобрав постель и уложив трофеем на прикроватный столик, она, вооружившись ручкой с бумагой и томиком воспоминаний легендарной примы, попыталась разобраться во всем.