Наталия Костина-Кассанелли - Последняя Золушка

— Ну, она ж наверняка не работает, — заныла та, у которой отбирали законную добычу. — Я только немножко у себя ее подержу, и все! И дома сидеть буду! Месяц! Честно! И книжки эти самые читать!

— И поедешь на бал. Сейчас! — отрезала крестная.

— Хорошо, — буркнула Золушка. — Поеду! Но только в своих тряпках…

— Щас! Тебя и на конюшню в этом не допустят! Что такое дресс-код, знаешь?

— Наслышана.

— Так что не увиливай, а надевай!

— Умываться надо или поколдуешь?

— Ладно, чер… бог с тобой, вымогательница. Поколдую. Тем более что по-простому тебя неделю отмывать надо! Платье надевай, живо! Да не так! Вырезом вперед!

— Ты чего — вырезом вперед? У меня ж так все вывалится, если наклонюсь!

— А ты не наклоняйся! И по паркету не ползай, и в клумбах не ковыряй! Вот так присядешь, — крестная сделала реверанс, — и все. Ежели чего уронишь — перчатку там или платок, — сама не поднимай, жди, пока кавалер. Много не говори, что в подвалах у них зарыто, не спрашивай… Теперь туфли!

— Ого, каблучищи!

— Это ты каблучищ не видела! Меньше среднего, устойчивые, как раз для танцев.

— Нет, я не могу… я упаду! Можно я все-таки в кроссовках?…

— Сейчас по шее получишь!

— Меня даже мачеха не бьет! И на каблуках ходить не заставляет! Да и вообще, что это за слово — «мачеха»? Грубое, противное… маменька — вот самое подходящее!

— Ты мне зубы своей маменькой не заговаривай! Не жмут?

— В самый как раз… А из чего они сделаны? И как?

— Имитация хрусталя. Распечатала на 3D-принтере.

— Вау, круто!

— Ты там слов таких постарайся не говорить.

— А они не разобьются?

— Не должны. Космические технологии. Хотя с твоими талантами…

— А поеду я на чем?

— С таким характером надо бы на метле! Тыквы у нас из моды вышли… — Крестная задумчиво подобрала с земли желудь и одним мановением сотворила роскошный, обтекаемый спорткар небывалого цвета кофе с молоком.

— Вау! — завизжала Золушка. — Ключи!

— Скорость не превышай. И не вздумай сейчас выехать и вместо бала по дорогам раскатывать! Я по навигатору следить буду! Если мимо дворца проедешь — пеняй на себя.

Золушка потупилась. По ее лицу было видно, что именно раскатывать по дорогам, вместо того чтобы отправляться на бал, она и собиралась.

— Да, веди себя прилично, бредни всяких старых дураков выслушивай, они это любят… Танцы танцуй на каблучищах, а потом, усталая, еще и домой пешедралом, потому как твоя машинка в двенадцать ночи в желудь превратится! Слава богу, хоть вместо этого, — Золушка задрала под нос крестной ногу в хрустальной туфельке, — родные педали вернутся!

— Чего… вернется?!

— Кроссовки мои, говорю!

— О господи… при короле хоть от таких выражений воздержись! Ладно, средство передвижения при тебе останется… до утра, а там посмотрим.

— Правда?! И после бала можно будет пого… поездить, да? Я буду себя хорошо вести! Обещаю!

Фея печально смотрела крестнице, резко взявшей с места, вслед.

— Обещает она… Разговаривать не умеет, вести себя не умеет… и даже мотор не прогрела!

Все наши горести и неудачи родом из детства. И еще потому, что у нас слишком хорошая память.

— Ты уродка, — сказала девочка, рассматривая меня и зачем-то скашивая глаза к носу. Тут же я догадалась: это она меня передразнивает. — Тебя никто не возьмет! Таких, как мы, никто не берет. — Она вздохнула. — Как тебя зовут?

— Мирабелла.

— Тебя будут бить. Лучше бы у тебя было другое имя. Тут всех бьют. У тебя есть деньги?

— Нет. — Я смутилась.

— Лучше отдай им сразу. А то они будут бить тебя каждую ночь.

— Но у меня нет денег! — почти закричала я.

Девочка смотрела на меня и равнодушно ковыряла в носу.

— Когда я вырасту, я уйду отсюда, — сообщила она. — Только это будет еще не скоро. Я не хочу с тобой дружить. Потому что, если я буду с тобой дружить, меня тоже будут бить.

— Почему же ты не уходишь? — Я уже плакала и ненавидела, ненавидела сразу всех: и эту сопливую замухрышку, и свою мать — как она посмела умереть и оставить меня совсем одну?! — и тех, кто меня сюда привез, и тех, других, кого я еще не видела, но кто скоро появится и будет меня бить…

— Со мной никто не дружит. — Она исподлобья смотрела, как я плачу, и вдруг сказала: — Не реви. Тут не любят тех, кто ревет. Таких бьют.

— У вас всех бьют! — выкрикнула я. — Ты сама это сказала!

— Да, — подтвердила сопливая неряха. — Всех. Но тех, кто плачет, бьют все время. И они все время плачут. Сколько тебе лет?

— Шесть, — ответила я. Теперь сопли текли у нас обеих.

— А с виду будто четыре. Ты очень маленькая, — сказала девочка. — На, возьми платок. Нам дают бумажные, это дешевле. Меня зовут Алла. Мне тоже шесть. Даже почти семь! У меня есть брат. Только я не знаю, где он. Когда я вырасту, я уйду отсюда и найду его. И куплю себе собаку. Свою собственную собаку, для себя одной. Я буду с ней гулять. Везде. Нас не пускают гулять везде. Я хочу убежать отсюда, чтобы гулять с собакой, где захочу, но отсюда нельзя убегать. Потому что потом наказывают.

— И бьют? — неожиданно спросила я.

— Нет. Наказывают. Не берут потом никуда. Долго. И не дают ничего. Никаких игрушек. И еще запирают в темной комнате. А потом бьют, да. Потому что остальные не любят тех, кто убегает. Они никого не любят. Но я буду любить собаку. А она будет любить меня и никогда не бросит. Я куплю большую собаку. Самую большую. Но она сначала будет маленькая, а потом вырастет. Щенок. У тебя был когда-нибудь щенок?

— Нет, — покачала головой я. — У меня… была мама…

— Щенок… — мечтательно продолжила Алла. — У меня один раз был! Я нашла его на улице, ну, возле гаражей. Там была большая собака, ничья. Она там жила, в дырке. Я сначала долго ходила, потому что она рычала. Носила еду. Тетка часто находила всякое, и я брала для собаки, она не замечала. Она ко мне привыкла, собака. Щенков было много… пять или шесть. Я все время хотела взять одного, но собака рычала. Хотя я ее кормила. Она все равно рычала. И прыгала на меня, когда я брала их на руки. Она была больше меня — вот такая! — Алла показала рукой выше моей головы. — Я хочу большую собаку. Я куплю себе такую, когда уйду отсюда! Но потом она куда-то делась… Я пришла — а собаки нет! И щенков нет! Я села на землю и заплакала. Тогда еще можно было плакать, когда попало. Я плакала, и мне так хотелось, чтобы остался хоть один щеночек! И вдруг он вылез! Он был такой коричневый… как плюшевый мишка! У тебя был когда-нибудь плюшевый мишка?

Я хотела сказать, что был и даже сейчас есть, но не успела ничего ответить, потому что Алла сама говорила как заведенная. Наверное, она долго тут молчала и теперь ей нужно было многое сказать: