Дарья Симонова - Черный телефон

— Срочно придумывай социально значимый проект! — скомандовал он, едва Таня вошла в его тесное логово. — Иначе нас точно уничтожат. Или мы станем частью этой позорной библиотечной системы. Монстра! Сама знаешь… у тебя же наверняка есть какие-то наброски… например, что-то с участием детей, инвалидов… ну, в общем, всех этих уязвимых категорий, которыми нас обязывают заниматься. Но надо что-нибудь простое и одновременно масштабное. И не для галочки, сама понимаешь, не для отчета… Думай быстрее!

Слава почти кричал. Он искренне считал, что из-за убийства «Грин» перестанет существовать. То есть получится, что Штопин… победил? Хотя бы и ценой своей жизни. «Библиотек не останется, кроме самых ценных. А что в вас ценного… Особо ценного?» И ведь никто ему так и не дал достойного ответа. Потому что есть вопросы-мышеловки. Начнешь отвечать — попался! «В чем твоя ценность?» Даже не думайте отвечать на такой вопрос. Разве что можешь сказать: «А вот в чем!» — и дать в рыло. Похоже, Таня искренне сочувствовала убийце. Или, как там вообразил Давид, преступной группе.

— Я придумаю, Слава. Придумаю проект, хотя не уверена, что сейчас это первоочередная задача. Но можно с тобой поговорить по-человечески? То есть по-нашему, по-птичьи… Я не понимаю, что происходит?! Неужели и вправду кого-то из наших заберут? Надо же это как-то предотвратить…

За спиной она почувствовала чужое присутствие. Оглянулась — в дверях стоял следователь. Не тот, что вчера, — какой-то пухловатый одышливый бодрячок с усами. Он, в отличие от вчерашнего, не был пропитан скрытой угрозой. Тот был злой, а этот добрый — все по старому как мир сценарию. Бодрячок меж тем изъявил желание побеседовать со всеми сотрудниками — со всеми, а после с каждым в отдельности. Но если Бодрячок был добрым, то в здешнем коллективе находился тот, кто всегда был злым. Точнее — бодряще агрессивным. Это была неистовая Нора. Ей вообще было наплевать на планы какого-то презренного следователя. Ей всегда было что сказать по поводу вопиющих несовершенств этого мира вообще и государства в частности. Уровень гормона возмущения в ее крови всегда был высок.

— Если хотите знать, мне глубоко наплевать, кто убил этого негодяя, прости господи. Но я не позволю, чтобы он продолжал и после своей смерти портить нам нервы. И скажите, пожалуйста, наша уважаемая Бэлла Максимовна уже знает об этом инциденте? Придется ей возвратиться со своих Капри и навести наконец здесь порядок! Что это за допросы средь бела дня!

— Мы можем вызвать вас и ночью, если это вас больше устраивает, — невозмутимо парировал Бодрячок.

Нора все больше распалялась, а потому вдруг устала и затухла. «Сейчас она, наверное, всплакнет, а потом с новой силой примется потрошить Бодрячка», — подумала Таня. Ей были знакомы эти утомительные перепады, как и всем сотрудникам. Нора в силу характера была на особом положении. С ней даже начальство предпочитало не связываться, и Бэлла, придя в «Грин» и в корне изменив вековые библиотечные устои, быстро поняла, что лишь одну Нору из музыкального отдела ей не изменить. Тогда пани директор потеряла к ней интерес.

— Я прошу вас вспомнить, сопровождал ли кто-нибудь убитого Семена Штопина, когда он пришел на ваше мероприятие. Ведь он имел к празднику прямое отношение — значит, наверняка пришел в компании, пригласил кого-то из близких… Вряд ли человек, отмечающий торжество, собирается покидать его один, — рокотал Бодрячок, а в ответ Нора вновь поднимала волну праведного гнева к убиенному, вокруг которого все живое гибло, а потому какие там компании! Но на этой волне колыхалась она одна. Ее привычные вопли с баррикад как-то не спешили поддерживать коллеги. Кира, один из стратегически важных свидетелей, была непривычно немногословна, бледна, с обострившимися складочками на веках и прямой стрижкой без обычных завитушек. Горная речка ее темперамента на время превратилась в тихий омут, в котором чертики до поры до времени залегли на дно. Что до прочих, то Давиду претила ораторская активность на собраниях, Птенчик яростно размышлял о чем-то своем и не присутствовал на собрании постоянно: нельзя было оставлять залы без присмотра. А Таня… вдруг выдала:

— Штопин прекрасно знал почти всех, кто вчера пришел на презентацию. Так что компаний вокруг него хватало. Одних только литераторов, чьи переводы вошли в сборник, — штук двадцать! И еще один норвежец, автор и почетный наш гость… Однако среди вчерашних гостей находился его старинный приятель. Его зовут Ян, а фамилию я не знаю. Но он ушел раньше. Его приметы я могу описать.

Для Тани ее собственный выпад был потрясением. Она закладывает человека! К тому же того, кто ей нравился… Но все во благо своих коллег — чтобы их не мучили подозрениями и, не дай бог, не посадили невинных. А Фантому-с него как с гуся вода, это ж сразу видно. Однако Бодрячок не слишком внимательно отнесся к ценным показаниям, которые стоили свидетелю немалых мук совести. Поблагодарил, конечно, но без энтузиазма. Неужели почуял ложный след? Но не может же он быть настолько умным!

И, позвольте, а что, если след не ложный?!

— Господин следователь, — вступила Нора, сменившая фазу гнева на едкое высокомерие. — Насколько я понимаю, вы клоните к тому, что Семен Штопин пришел с женщиной. И она же его и убила в нашей кладовке. Он же не мог пойти в кладовку с незнакомым ему человеком. Но тогда вам нужно искать подозреваемых не здесь. Потому что среди нас нет и не может быть женщин Семена Штопина. Мы взаимно терпеть не могли друг друга.

— Пожалуйста, говорите только за себя. Итак, вы испытывали личную неприязнь к жертве. Какова была ее причина?

— Та же, что и всех наших сотрудников, — с нажимом ответила Нора, не желающая говорить только за себя. — Штопин был редким хамлом и сволочью. Он хотел, чтобы наша библиотека была уничтожена. И не только наша — все библиотеки. Он боролся с бумажной книгой как таковой, считая, что ее вытеснят электронные носители.

— Странно… если они ее все равно вытеснят, зачем же бороться? — задал резонный вопрос Бодрячок. — Может быть, он боролся вовсе не с книгой… а с людьми?

— Ходили слухи, что у него виды на наше здание, — лениво отозвался Птенчик. — Он кичился своим прошлым в десантуре.

— А при чем тут десантура? — оживился следователь.

— В сущности, ни при чем! — вклинилась Кира. — У него был очень некрасивый развод. Родня бывшей жены — сплошные юристы и адвокаты. Они вышибли Штопина как пробку из его квартиры. В общем, ободрали как липку. И все его десантные истерики — мечты о том, чтобы за него отомстили. Но никто за него не мстил. И он исходил злобой на весь мир. В том числе и на библиотеки. Он же преподаватель литературы в библиотечном институте. Второстепенный предмет, не престижный вуз. В общем, славы никакой! Притом его раздражали библиотекарши, на старости лет решившие получить образование… Вот он и решил сделать себе имя на разрушении. Он был просто закомплексованный мудак. Простите за это слово, но вам обычно нужна правда.