Михаил Шторм - Во власти Бермудского треугольника

Чтобы не упустить добычу, они принялись ползать и ловить рыбу в четыре руки, изредка сталкиваясь лбами. Быкову дважды удалось схватить рыбу поперек туловища, но она оказалась слишком скользкой и колючей, чтобы удержать ее. Тогда Быков нанес несколько ударов ладонью и не останавливался, пока не оглушил пленницу, положив тем самым конец ее отчаянным попыткам освободиться. Отняв руку, он увидел, что рыба вытянулась неподвижно, мертвая, сплющенная, как сушеная вобла.

Лиззи тоже расправилась со своей добычей, оглушив ее банкой. Теперь перед путешественниками лежали две почти одинаковые «летучки», как окрестил их Быков. Спинки и бока у них были стального цвета с голубым отливом, брюшки светлые, почти белые, а большие плавники-крылья — розоватого оттенка.

— Каждая по футу в длину, — определила Лиззи.

— С полкило потянет, — сказал Быков, беря тушку в руку. — В смысле, фунт.

— Я умею переводить килограммы в фунты, — заверила его она. — И километры в мили. С этим у нас сложностей не будет.

Быков почувствовал себя так, словно в его душе заплясал солнечный зайчик. Простой фразой Лиззи выделила их двоих из целого мира, обособила и признала, что отныне они не просто спутники или товарищи по несчастью. «Мы вместе, — подумал Быков. — Теперь окончательно и бесповоротно».

— А с рыбой сложности будут? — спросил он, усмехнувшись.

— Какие могут быть сложности? — Лиззи пожала плечами. — Нож у нас есть. Отрезать головы, выпотрошить…

— Посолить, — продолжил Быков. — И поджарить в масле на сковородке.

— О боже!

— Дошло, наконец?

— Нам придется есть ее… есть ее…

— Сырой, — произнес Быков за Лиззи те слова, которые не решилась произнести она.

— А иначе нельзя? Ничего нельзя придумать?

— Нет, Лиз. Другого выхода нет.

— Тогда ешь сам. — Лиззи брезгливо отодвинула рыбу подальше. — Я не могу.

— Как хочешь, — сказал Быков. — Тогда я тоже не буду.

— Но ты должен! Тебе нужны силы.

— А тебе нет?

— Я женщина, Дима. И ем мало.

— Как хочешь, — повторил Быков. — Выбор за тобой. Или едим вместе, или отказываемся, тоже вместе. Так как? Потрошить рыбу или выбрасывать?

Он посмотрел за пределы палатки, где снова было безлюдно и тихо, словно они находились в доисторическом мире, словно были двумя первыми людьми на земле. Только, в отличие от Адама и Евы, Дмитрию Быкову и Лиззи Шеннон предстояло угоститься не яблочком из райского сада, а костистой сырой рыбой.

— Я не смогу, — покачала головой Лиззи.

— Тогда я тоже, — сказал Быков.

— Ладно. Попробую.

— Вместе попробуем.

С помощью ножа Быков вспорол рыбьи брюшки, выбросил оттуда внутренности, а потом, отрезав головы и плавники, занялся чисткой чешуи. Вокруг плота закружились обитатели океана, привлеченные запахом крови. Возможно и даже наверняка среди них плавали акулы. Теперь, когда плот вынесло из Саргассового моря, поверхность очистилась от зеленого слоя, однако даже прозрачная вода могла скрывать опасных хищников. Выкинув требуху, Быков пожалел об этом. Правда, иных вариантов попросту не было. Не хранить же зловонные кишки на разогретом солнцем плоту!

— Держи. — Быков протянул подруге ломтик рыбьего мяса. — Осторожней с костями, ради бога. Запивать, как сама знаешь, нечем.

— Ты первый, — сказала Лиззи капризным тоном.

— Пожалуйста. Смотри, как это просто.

Быков представил себе, что сунул в рот кусок селедки, вздохнул и принялся жевать. Против ожидания, мясо оказалось совершенно пресным, нисколько не просолившемся в океане. К тому же оно было упругим и плотным, как резина. Однако изголодавшиеся челюсти быстро справились с работой. За первым куском последовал второй, потом третий. Лиззи, как ни странно, не отставала от Быкова и, похоже, ела даже с большим аппетитом.

— Похоже на суши, — заключила она. — Только без риса и васаби.

— Жаль, что я не догадался, — сказал Быков. — Было бы приятнее.

— А что, больше ничего не осталось?

— Ни кусочка.

— Но все же мы подкрепились, — сказала Лиззи. — Жалко, что было так мало.

— Поймаем другую рыбу, — заверил Быков. — Нужно только придумать, как покрепче привязать нож к веслу. Получится гарпун, понимаешь?

— Нет. — Она нахмурилась. — Что такое garpoon ?

— The spear , — перевел он. — Копье.

— Замечательная идея. Еще воды бы раздобыть.

Быков посмотрел на небо, ища там либо признаки существования Всевышнего либо будущего дождя, грядущего с облаками. Ни того, ни другого там видно не было. Между тем, после того, как потерпевшие кораблекрушение слегка заморили червячка, жажда, которая и без того ощущалась все сильнее, становилась уже невыносимой. Может быть, виновата в том была съеденная рыба, но только менее чем через час после того, как она исчезла в желудках, желание сделать хотя бы глоток воды заняло все мысли.

Переносить сильную жажду тяжело всегда и везде. Но нигде она не бывает так мучительна, как в безбрежном океане. Добивает один уже только вид воды, пить которую равносильно попытке смочить пересохшее горло песком пустыни. Это только усиливало муки. Лиззи несколько раз окунула пальцы в море, чтобы охладить ею горящий язык и губы, но это не принесло облегчения. Ведь глотать эту воду все равно было нельзя. Это как уксус хлебать. Стоит набрать в рот немного этой горьковато-соленой жидкости, как слюнные железы пересохнут, и тогда страдания сделаются совсем уж непереносимыми.

Не сговариваясь, Быков и Лиззи прекратили разговаривать, чтобы сохранять во рту хотя бы минимальное количество слюны. Да и как поддерживать беседу, если ни о чем, кроме своей жажды, невозможно думать: все отступило на задний план перед танталовыми муками. Даже любовь и надежда на спасение словно бы ослабли, поблекли, потускнели в сравнении с жаждой. Голод вообще исчез. И только вода, вода — холодная, восхитительная, освежающая — занимала все мысли.

Повздыхав и поворочавшись, Лиззи уснула на дне плота. Быков, укрывшись в тени, продолжал сосредоточенно наблюдать за океаном, как будто рассчитывая увидеть там заветный бочонок или очертания корабля на горизонте. Цвет поверхности менялся каждую секунду — оттенки и переливы набегали друг на друга, смешивались, менялись, густели и растворялись, а сверху все это было украшено золотистой рябью. Океан был живой, его грудь мерно вздымалась и опускалась, вызывая в душе множество неясных чувств. В величавом облике океана ощущалась некая непостижимая тайна, как будто сама вселенная простиралась перед глазами, полная тайн и загадок. Невозможно было не удивляться фантастическому разнообразию населяющих его существ, как невозможно было не признать свою ничтожность в сравнении с этим величием.

«И что? — думал Быков. — Находясь посреди океана и глядя на него, кто-то способен внятно и вразумительно повторить всю эту наукообразную галиматью про самопроизвольный взрыв, породивший столь же самопроизвольный космос, где некие почему-то ожившие частицы совершенствовались пару триллионов лет и превратились, например, в меня? И теперь я покачиваюсь на плоту, страдаю от жажды, люблю спящую рядом женщину, вспоминаю бесполезные истории из своей жизни, скучаю по маме, размышляю, как бы половчее опорожнить мочевой пузырь, не окунаясь в воду, где могут скрываться акулы.