Артур Строгов - Правозащитник

— Спасибо…

— Ты как всегда в первую очередь думаешь о других…

— В этот раз будет немного сложнее, потому что они хотят уничтожить меня во что бы то ни стало… Из-за меня они готовы взорвать хоть полгорода… Если бы я не был уверен, что я нужен некоторым здесь на земле…

— Не желаю это слышать… Почему ты не хочешь изменить маршрут?

— Это бессмысленно. К тому же мне кажется, что они пошлют своего человека на фуршет у мэра, где и я буду вечером…

— Откуда ты знаешь?

Белосельский улыбнулся и продолжал:

— И он будет не вооружен. Они выберут высокого детину…

— Мы и не таких видывали… К тому же ты с ним легко справишься. Ведь ты непобедим.

— Ладно, а Лиза? — спросил Белосельский, меняя тему разговора. — Я еще не знаю, как она будет реагировать.

— Лучше всего ей не посещать сегодня фонд. Лекции тоже желательно пропустить.

— Я тоже так думаю.

— Но если я скажу ей об этом сама, она обидится. Она считает себя самостоятельной, и в этом она права.

Белосельский слегка задумался и расстегнул воротничок шелковой рубашки.

— Я скажу ей сам, — ответил он, — Лиза слишком сентиментальная девушка. Она все принимает близко к сердцу.

— Я думаю, что она достаточно взрослая, чтобы понимать некоторые вещи. Особенно когда речь идет о жизни, вернее, о серьезном риске.

— Мне нужно проведать Иву…

Белосельский спустился по внутренней галерее на второй этаж, миновал крытый стеклянный переход, украшенный картинами и гобеленами, и тихо постучался в комнату своей приемной дочери. «Я все время забываю, что Ива совсем взрослая… Забыла ли она то, что должна была забыть… те эпизоды детства, которые должна была навек похоронить в своей памяти, ужасы войны, разрушенные дома, заброшенные дворы», — подумал Белосельский.

Ива была занята разговором по телефону с подругой, поэтому не сразу услышала стук.

— Ну что еще, дядя? — Ива скорчила гримасу. — Ты же должен быть с Лизой в фонде… она что, тебя бросила? Ей уже все надоело?

— Ива, послушай, — серьезным тоном произнес Белосельский, — сейчас не время для шуток или упреков.

Он присел на оттоманку, затканную лимонным шелком.

Ива недовольно отбросила свой телефон, украшенный стразами, и почти яростно отодвинула от себя бархатную подушку в форме сердца.

— Ты мне не даешь пообщаться с подругой. Вечером меня не будет дома.

— Я тебя хочу попросить об одной вещи… ты же знаешь, я тебя давно не просил ни о чем…

Ива слегка нахмурила свои темные брови, но вид ее был по-прежнему снисходительно насмешливым.

Он подошел к ней и попытался взять за руку, но девушка отпрянула от него в каком-то подозрительном изумлении.

— Что это за нежности, дядя? Что с тобой? Тебя бросила Лиза?

— Ива, пожалуйста, раз в жизни, хотя бы на минуту стань серьезной, прошу тебя!

В его голосе звучала неподдельная тревога. Чело Ивы пересекла легкая морщинка, она отбросила от себя подушку и резко вскричала:

— Что на этот раз? Говори быстрее.

— Я тебя хотел попросить сегодня не покидать дом. Только на один вечер. У меня на это есть веские причины. Поверь мне, что так надо поступить. Один одинокий вечер практически ничего не значит для тебя.

— В чем дело? Я тебе так дорога? Я думала, Лиза у тебя на первом месте.

— Ива, зачем ты так… Я люблю тебя по-прежнему. Мои чувства к тебе не изменились и не изменятся. Это твой дом…

— Мой дом, но его часть ты отдал уличной замарашке, на которой собрался жениться.

— Ива, я обеспечил тебе будущее. У тебя есть средства…

— Но ведь у Лизы гораздо больше… Я это знаю, не отрицай. Пусть она не покупает столько коллекций костюмов и сумок как я, но я знаю, что на ее счете гораздо больше, чем на моем.

— Ты напрасно так. Если тебе не хватает…

— Не нужно, — отвечала девушка, тряхнув своими иссиня-черными волосами, — у меня есть своя гордость, свои представления о жизни. Я не желаю принимать от тебя унизительные подачки.

Белосельский грустно смотрел на эгоистичную красавицу, у которой было все, но которая жаждала иметь еще больше.

— Все, что я делал…

— Я не сделаю как тебе удобно! Больше никогда! С подругой встречусь, во что бы то ни стало!

— Но ведь я тебя прошу…

Его голос звучал так грустно, что на одно мгновение показалось, что ее сердце дрогнет. Но это была лишь мимолетная искра, которая, как последний огарок свечи, потухла.

— Ты не представляешь, как мне больно это слышать от тебя, — сказал он, — когда-нибудь ты поймешь…

— Я понимаю только одно, что Лизе, например, позволено все! Она же у нас принцесса на горошине! Может, ей перину сделать из павлиньих перьев?

Ива хотела прибавить еще более язвительные сравнения, но сдержалась.

Он лишь покачал головой и вышел из комнаты.

Лиза уже искала его. Увидев его лицо, она почти угадала, что происходит у него в душе.

— Я никуда не пойду сегодня. Я все понимаю.

Он провел руками по ее растрепанным волосам. В красоте Лизы ему нравилось ее безыскусственная естественность и слегка наивное ребячество.

— Только ты одна понимаешь…

— Ты ведь любишь ее…

— Да, но это другая любовь. Я ведь должен…

— Я знаю, что не имею права ревновать, но иногда я…

Он лишь обнял ее в ответ и нежно прижал к груди. Но это была лишь минутная слабость. Затем он произнес самым естественным тоном:

— На самом деле, скучно нам не будет. Хотя в фонд мы не пойдем, вечером нас ждут на приеме у мэра.

— А что это будет? Фуршет? С присутствием джентльменов в черных котелках и графинь в шляпках со страусовыми перьями?

Она попыталась шутить, но голос звучал печально.

— Сейчас я тебе все расскажу!

И, обняв девушку за плечо, он спустился по мраморной лестнице в главную гостиную.

Подготовка к устранению Белосельского тянулась ужасно медленно как для тех, кто задумал страшное деяние, так и для тех, кто собирался его выполнить с невыразимой жестокостью. Аланьев-младший почти точно знал день и час «великого свершения», и оттого пребывал в состоянии крайне нервного возбуждения. Ему не терпелось услышать в новостях: «Известный бизнесмен, правозащитник Алексей Белосельский, взорван вместе с машиной и телохранителями…», Аланьев словно заранее предвкушал радостную дрожь, которая охватит его при этом воображаемом событии… Но пока пришел лишь его брат, чтобы объявить о результатах переговоров в Центральном банке. Впрочем, по мрачному бородатому лицу и так все было понятно.

— Дела плохи, — Аланьев-старший налил себе виски, развязал душивший его роскошный галстук, — провел бессмысленное утро…

— Я так и подумал… А что группа «Дзета»?

— Какую еще позицию могут занимать «неприкасаемые»?! И все сенаторы и политики в один голос считают, что наш банк уже не спасти. План санации уже одобрен, но затем он будет преобразован в «оборонный банк». Теперь это лишь дело времени. Но мне не нравится другое…