Марина Крамер - Реанимация судьбы [litres]

Я закрыла страницу, отложила телефон и снова взяла в руки брошь, до этого лежавшую на подушке:

– Что мне с тобой делать? Держать у себя – все равно что мишень на лоб наклеить. Продать? Не получится, скорее всего. А вывезти я тебя не смогу, меня прямо на таможне и задержат, скорее всего. Вряд ли владелец в полицию обращался, но если вещь такая ценная, могут ведь и бумаги какие-то потребовать… А у меня их, конечно, нет, и быть не может. И что делать?

Жук, разумеется, молчал, только таращил на меня свои прозрачные глазки.

Утром в понедельник я проснулась от стука в дверь, подскочила от неожиданности, но потом успокоилась – я же в клинике, кто тут может ко мне вломиться…

– Да-да, входите, – натягивая халат и пытаясь хоть как-то пригладить волосы, громко сказала я, и дверь открылась.

На пороге возникла довольно высокая худощавая блондинка в белом халате и туфлях на невысоком каблуке. Не знаю почему, но мне стало не по себе – очень уж пристально она разглядывала меня холодными прозрачными глазами.

– Доброе утро, – произнесла она наконец чуть хрипловатым голосом. – Зашла познакомиться. Я Аделина Эдуардовна Драгун, главный врач этой клиники и, как вы понимаете, дочь Эдуарда Алексеевича.

– Ой! – глуповато ойкнула я и закрыла рот рукой, словно пытаясь загнать вырвавшийся возглас внутрь. – Простите… А я Надежда… Надя Закревская. Мой отец дружил с вашим.

– Я так и поняла. – Она закрыла за собой дверь, подошла и присела на табурет рядом с кроватью. – Как устроились, Надежда?

– Спасибо, – смутилась я, – с комфортом. Только… я так поняла, у вас здесь недешево…

– Об этом не волнуйтесь, отец позаботился.

Мне стало еще более неловко – я даже не предполагала, что друг отца оплатит мне пребывание в этой клинике и ничего об этом не скажет. Видимо, я покраснела, потому что Аделина чуть улыбнулась:

– Вы не переживайте так, Надежда. Для моего отца деньги никогда ничего особенного не значили, он легко их зарабатывает и так же легко тратит. А вы с ним знакомы?

– Нет, – призналась я. – Мы дважды разговаривали по телефону, но лично я его никогда не знала. Может, в детстве и видела, конечно, но совершенно не помню.

– Ничего удивительного, он давно уехал из страны. Как вы вообще его нашли? Мне лично это не удавалось много лет.

В ее словах мне послышалась не обида, не горечь, а скорее удивление.

– Его телефон был в записной книжке моего папы. Поверьте, я ни за что бы не потревожила Эдуарда Алексеевича, если бы не крайние обстоятельства…

– А почему вы решили, что он вам поможет? – перебила Аделина, внимательно глядя мне в лицо, и мне было очень неуютно от этого взгляда.

– Папа много о нем рассказывал. А мама как-то упомянула, что именно Эдуард Алексеевич помог в свое время папе выйти из тюрьмы… раньше срока…

– Ваш отец сидел? – удивилась она. – Не думала, что у моего такие знакомства.

Мне стало очень обидно – вот так, совершенно не зная обстоятельств, эта женщина уже осуждала моего папу, честнейшего человека из всех, кого я вообще когда-то знала. И ее, между прочим, отец тоже об этом знал, потому и помог.

– А вы всегда судите людей, даже их не зная? – враждебно спросила я, чувствуя накатывающую волнами неприязнь к этой уверенной в своей правоте женщине, и мне даже не было за это стыдно, и в голову не пришло, что я нахожусь под ее покровительством, что она в любую секунду просто выставит меня отсюда – и тогда… Тогда вообще непонятно, что со мной будет.

– Разве я кого-то сужу? Я удивилась, что среди знакомых отца были люди, нарушившие закон, только и всего.

– Закон? А вы читали тот закон, который нарушил мой папа? Нет? А хотите, расскажу?

– Хочу, – удивила меня ответом Аделина и закинула ногу на ногу. – У меня сейчас есть свободное время, примерно до обхода, так что с удовольствием послушаю.

И я не смогла понять, что это – сарказм, любопытство, самоуверенность человека, привыкшего к деньгам и власти. Но меня охватила такая злость и такое желание уязвить ее, заставить признать неправоту, что я, обхватив себя руками за плечи, начала:

– Мой папа всю жизнь занимался карате. Он очень этим увлекался, сделал своей профессией, тренировался сам и тренировал желающих. Открыл собственный клуб, брал, конечно, деньги – но а как иначе? Нужно ведь было выживать. А потом кто-то умный наверху решил, что карате – чуждая идеология, а те, кто ему обучает, чуть ли не шпионы. Знаете, какая статья была? «Незаконное ношение оружия, пункт первый: нарушение правил обучения карате». Где оружие – и где карате, правда? А плюс к тому – получение нетрудовых доходов. Ну, еще бы! Если посчитать, сколько папа заработал за все годы, то получится примерно копеек восемьдесят в день – по тем деньгам, конечно. Здорово обогатился! Его осудили, дали два года. Но ваш отец вмешался и каким-то образом добился, что папу выпустили через год. А потом статью отменили вовсе, и стало можно заниматься и учить карате совершенно свободно. Думаете, потом, в девяностых, когда есть было нечего и работы не было, к нему не приезжали с предложениями разного рода люди? Еще как! Он самый именитый тренер был в нашем городе. Но папа другое выбрал – пацанам помогать, тем, кто оступился. И ему до сих пор много людей благодарны за то, что помог жизнь не поломать. А мог бы пойти к браткам, обучать их приемам да ездить на разборки, – я задохнулась и потянулась к тумбочке, но Драгун первая взяла бутылку с водой и протянула мне. Я сделала пару глотков, вытерла губы и продолжила: – Вот и подумайте, какая судимость что за собой несет. Вот отец ваш – он знал разницу.

– Вы очень любили отца? – вдруг спросила Драгун, никак не отреагировав на мой рассказ.

– Любила? Да я в нем души не чаяла, он был самым близким мне человеком. Даже не мама, а он. У него всегда находилось для меня время, как бы занят он ни был. В кино меня водил по выходным, в цирк…

Аделина помолчала какое-то время, глядя в стену поверх моей головы, а потом произнесла:

– Вам повезло, Надя. А мой отец бросил меня с братом и уехал за границу устраивать себе лучшую жизнь. И появился, только когда я стала уже той, кем стала. Когда появились клиника, статьи в зарубежных журналах, премии и собственная методика. Ждал, когда я помощи попрошу. Дождался. Да, он мне помог, спора нет, и я ему благодарна за это. Но теперь это уже не имеет никакого значения. Простите, если я вас обидела. – Она поднялась и пошла к выходу.

– Аделина Эдуардовна, – окликнула я, и Драгун остановилась. – И вы меня простите.

– Вы правы, Надя. У меня нет права судить.

Она вышла, а я, обняв подушку, снова заплакала, даже не понимая почему.

У каждого есть свой триггер, своя мелочь, запускающая цепную реакцию, пробуждающая неприятные воспоминания или возвращающая мысленно туда, где быть совершенно не хотелось. Для Игоря таким пусковым крючком был, как ни странно, обычный конструктор «Лего». Цветные кусочки пластмассы, из которых можно создать все, что детской душе угодно. Но именно эта безобидная игрушка сыграла в его судьбе едва ли не решающую роль.