Станислав Родионов - Криминальный талант [сборник]

— Вы лечите больных настойкой женьшеня?

— Да, пользовал человек двух-трех.

— Где берете женьшень?

— Однажды купил корень с рук у магазина «Дары природы».

Отвечал Смиритский ровно, но глаза были полувыкачены и поджигали меня осторожным черным огнем. На прежних допросах глаза его оставались спокойными щелочками. Пожалуй, он не боялся, а злился. И чего бояться? Чем я возьму его: очной ставкой с дурной старухой?

— Теперь, Мирон Яковлевич, расскажите про задуманное мошенничество.

— Что вы имеете в виду?

— Дух погибшего Кожеваткина, который вы обещали вызвать.

— При чем тут мошенничество?

— Неужели бы вызвали?

Смиритский сел поудобнее, из чего следовало, что он начнет меня просвещать. Я лишь изумлялся, хотя на моей работе изумлять человеческая природа уже вроде бы не должна.

Но передо мною сидел человек, которого дважды подозревали в мошенничестве, дважды возбуждали уголовные дела, теперь подозревают в третий раз, допрашивают по этому поводу — и ничего, он не только не умирает, но и жрет меня своим нагло-орбитальным взглядом.

— Сергей Георгиевич, я вам объяснял про планетарный дух. Вы знаете, что я работаю на стыке духа и материи…

— То есть?

— Смерть — это и есть стык духа и материи. Я присутствовал более чем при пятидесяти смертях, о чем есть подробные записи. Я изучил, как дух покидает материю. Теперь хочу изучить обратный процесс: возвращение духа к материи.

— Хотите оживлять покойников?

— Хочу, чтобы дух конкретного человека отслаивался от планетарного вместилища и соприкасался с живыми.

— Короче, хотите, чтобы дух Кожеваткина посетил свою жену?

— Почему бы нет?

— А зачем?

— Что зачем? — взял он себе несколько секунд на обдумывание.

— Встречаться духу с женой?

— В научных целях.

— Спириты это делали проще.

— Сергей Георгиевич, на Западе существуют специальные фирмы, которые через умирающего передают мысли живого человека к давно умершему.

— Что же дух Кожеваткина должен сообщить жене?

— Мне это неведомо.

— Не хочет ли он дать указания насчет шестидесяти тысяч?

В лице Смиритского я ждал какого-то всплеска, но туда даже тень не легла. Тень задевала меня — от его взгляда. Казалось бы, откуда этому сильному взгляду взяться на мясистом лице с обвисшими щеками? Я не мигал, выдерживая его и боясь, что мои глаза заслезятся.

— Сергей Георгиевич, вы знаете круг моих интересов и работу в области планетарного духа. Прошу вас, не мешайте мне.

Господи, как же я не догадался… Да ведь он это преступление готовит давно; еще с тех пор, как я разбирал жалобы всяких Мишаниных и Лалаян; впрочем, наверняка и раньше. Вот зачем он ходил ко мне и объяснял про планетарный дух — это была всего лишь дымовая завеса для моих близоруких очков. Поди разберись, чем занят человек: наукой или деньги выуживает? Смиритский готовил меня загодя, как подопытную крысу. Но тогда…

— Гражданин Смиритский, где вы были в июле месяце?

— Гражданин следователь, уж не хотите ли вы пришить мне убийство супруга почтенной Клавдии Ивановны? — осклабился он.

— А откуда вы знаете, что убийство произошло именно в июле?

Смиритский стал медленно подаваться на меня. Взгляд его обоих глаз, как два сводимых луча, лег на мою переносицу, прошил голову и вышел на затылке; по крайней мере, волосы там знобко вздрогнули. Казалось, что я стою посреди ночного поля и на меня надвигается тяжелейший грузовик со слепящими фарами… И лишь стол между нами мешает этому грузовику.

— Сергей Георгиевич, ко мне приезжал монгольский лама и снабдил меня третьим глазом…

— Ну и что? — я легонько отъехал от стола, подальше от этих двух глаз.

— Не мешайте мне работать.

— Вы не ответили на вопрос: откуда знаете, что Кожеваткина убили в июле?

— Не трогайте меня, и я вас не трону.

— Угрожаете? — опешил я, сразу освободившись от силы его взгляда.

— Ваш гастрит превратится в язву, ваш кусок хлеба застрянет в глотке, ваша жена уйдет к другому, этот ваш кабинет займет молодой, и солнце для вас почернеет.

— Наконец-то вы приоткрылись, Мирон Яковлевич. Но прежде чем все то случится, я постараюсь вывести вас на чистую воду.

Смиритский встал и бросил как каркнул:

— Карма!

— Что за карма?

— Судьба. Ваша карма написана на лице. Вы не победитель. Вас всегда будут оскорблять, бить и унижать. Надо смиряться со своей кармой, Сергей Георгиевич.

Он вскочил, вдруг сладко потянулся и ушел, не став отвечать на мои вопросы и не подписав протокола. С минуту я сидел одурело. Потом глянул на часы: семь вечера, прокурора нет и уже ничего не сделать.

Говорят злость — плохой советчик. Зато отличный стимулятор.

Утром, на свежую голову, я огляделся: что же происходит? Некто Смиритский приказал следователю прокуратуры не мешать ему трясти старую больную женщину. Но откуда такая наглость? Допустим, из-за шестидесяти тысяч, которые сами шли в руки. А откуда уверенность в безнаказанности? Но если человек прямо заявил, что намеревается мошенничать при помощи духа, разве не обязан следователь прокуратуры предотвратить готовящееся преступление?

Смиритского я решил задержать. Поскольку дело кляузное, то следовало все обговорить с прокурором. Я уже было поднялся, когда в дверь постучали так, словно не сюда хотели войти, а меня туда вызывали.

— Да-да!

Женщина лет сорока, стройная, с хорошим летним загаром и вроде бы с загорелыми волосами, шагнула в кабинет походкой стюардессы, хозяйничавшей меж креслами самолета. Окинув меня хмурым и надменным взглядом, она неспешно сняла с плеча сумочку. Я полагал, что в ней лежит повестка. Но женщина повесила сумочку на спинку стула, зачем-то отставив его от стола. И начала медленно расстегивать плащ: мне оставалось лишь предположить, что повестка где-нибудь в кармашке. Расстегнув все пуговицы, загорелая женщина распахнула его пошире, видимо, чтобы я обозрел кофту и длинную юбку. Я обозрел. Тогда женщина нагнулась и стала шевелить пальцами где-то внизу, У края юбки, пока я не сообразил, что она юбку расстегивает. Пуговицу за пуговицей. Все выше и выше. Я встал, потому что не знаю, что делать, когда женщина расстегивает юбку в кабинете.

Расстегнув, она вскинула ногу и поставила на стул. Я увидел ее обнаженную, всю, от сапожка до ягодицы, — полное, загорелое бедро, по-моему, излучало свет, точно в мой захудалый кабинетик солнышко вкатилось. Женщина смотрела с горделивым достоинством, а я смотрел на ногу, приотрыв рот.

— Красиво, — наконец нашелся я.

— А была некрасивая!

— Неужели?

— Вот здесь, — она ткнула пальцем выше колена, — вырос желвак с чайную ложку. А теперь гладенько.

— Гладенько, — подтвердил я.