Владимир Двоеглазов - Отдельное поручение [Повесть]

Вопрос: Почему вы решили, что Пятаков и Фомин хотели вас изнасиловать?

Ответ: Потому что они стали драться.

Вопрос: Вы пояснили, что Пятаков и раньше к вам приставал. А Фомин?

Ответ: Фомин не приставал, так как боялся своей жены. А когда напился, то ему море стало по колено.

Вопрос: Фомин делал попытки броситься к вам, когда вошел в балок?

Ответ: Нет, он стал драться с Пятаковым.

Вопрос: Во время драки Пятаков и Фомин произносили какие-либо слова или дрались молча?

Ответ: Пятаков нецензурно ругался, а Фомин кричал: «Федька, уйди, а то хуже будет!», при этом также нецензурно выражался. Мне прочитано следователем вслух, записано верно с моих слов».

Прыгнул он по всем правилам, даже на мгновение не потеряв равновесия, как учили в воздушно-десантных войсках, где Цветков, окончив сержантскую школу, был отличником до конца службы. Приземлившись на косу, он без всякой подготовки твердым шагом двинулся к браконьерам. Шел, не суетясь, не делая лишних движений и дыша так ровно, словно перед этим не прыгал с высоты третьего этажа, а встал из-за стола. Со стороны могло показаться, что прыжок не стоил лейтенанту никаких усилий, и трое, пожалуй, не удивились: не захотел человек обходить — ну, и прыгнул. Как раз это и нужно было Цветкову: вроде прыгнул не по необходимости (и речи не могло быть, чтобы они удрали), а именно потому, что не захотел далеко обходить.

Он остановился в пяти метрах от шлюпки и от троих, которые по-прежнему стояли не шелохнувшись и все так же держа ружья наперевес. Цветков медленным взглядом обвел троих и узнал крайнего справа. А тот уже давно узнал участкового инспектора, потому, может, и не побежал и не призвал к этому остальных. Все трое были выпивши.

Стоя от шлюпки в пяти метрах, лейтенант больше не опасался, что они уедут. Он не допустит. Не опасался и того, что молчание играет им на руку. Больше не играет. Так что можно и помолчать. Спешить некуда. Сегодня уже все равно ехать поздно: по Итья-Аху с его плёсами можно передвигаться только днем. Придется ночевать в поселке. И до утра у них хватит времени выяснить отношения.

Он медленно, словно нехотя, переводил взгляд с одного на другого, и хотя ни один из них не отвел глаз, лейтенант понял, что трое начинают волноваться. Чем больше они волновались, тем спокойнее становился лейтенант Цветков.

— Ну, здорово, начальник, — мрачно произнес, наконец, крайний справа, по фамилии Пятаков, ранее дважды судимый за хулиганство, хорошо известный уголовному розыску и горрайотделу в целом, а также лично лейтенанту Цветкову: грязный, с недельной щетиной, с тяжелым взглядом из-под нахлобученной на самые глаза рваной шапки, за версту разящий перегаром. К этому необходимо добавить, что в кармане стоявшего перед ним участкового инспектора лежало зарегистрированное в Книге происшествий заявление об учинении им, Пятаковым, вкупе с неким Фоминым, хулиганских действий на сплавучастке. Уже не здесь ли и Фомин — один из этих двоих, хотя вряд ли: Фомин, судя по заявлению, тракторист из Кедрового, а эти, судя по их виду, оба из города. Да и шлюпка у них с городским номером. — Вот довелось опять встретиться на узкой дорожке, — мрачно продолжал Пятаков. — А мы уж думали, медведь по берегу чешет. Приготовились. Ан нет: ишо пострашнее зверь…

Лейтенант при этих словах вспомнил, что ружья они не схватили при его появлении, а уж были с ружьями, когда он появился на круче. Это меняло дело.

— Здравия желаю, — приложился он к козырьку.

— Здравствуйте, — с готовностью, которой Цветков не удивился, ответили двое городских, продолжая в то же время держать ружья наперевес; у одного из них, пожилого, коротконогого толстячка в черной кожаной куртке, в таких же кожаных штанах и в японских броднях с желтыми головками, был пуледробовой бокфлинт «Белка» с верхним нарезным стволом.

Все помолчали еще с минуту, и тут только участковый позволил себе как бы впервые и невзначай обратить внимание на ружья городских, направленные хоть и не прямо на него, но в его сторону. Однако именно Пятаков, на которого лейтенант не обращал внимания вообще, первый опустил свое ружье, и те двое тоже сразу опустили, как по команде. Вряд ли из этого можно было сделать вывод, что они в подчинении у Пятакова. Просто они все еще не могли прийти в себя от неожиданной встречи с милиционером и повторяли движения Пятакова, у которого по этой части был достаточный опыт.

— А девушка-то куда ушла? — спросил вдруг толстячок, подняв глаза на высокий берег. — Стояла-стояла — и вдруг ушла, — добавил он с такой озабоченностью, будто «девушка» была из их компании и вот зачем-то понадобилась. — В поселок разве?

Цветков обернулся. Обернулся он в первый раз за все время пребывания на косе и сразу увидел очень многое: увидел кручу, с которой прыгал, — пожалуй, слишком удачный был прыжок для такой высоты; увидел слева от кручи уходящую в поселок дорогу — гусеничный тракт, который оттуда, с высокого берега, не просматривался; увидел справа от дороги три тысячелитровые емкости с облупившейся белой краской на помятых боках и с крупной надписью на каждой: «НЕ КУРИТЬ!», и там же — несколько десятков обычных двухсотлитровых бочек: склад ГСМ.

Ледзинской нигде видно не было.

— Вы шлюпку свою там, за плёсом, оставили? — чувствуя, что на вопрос толстячка милиционер отвечать не собирается, спросил второй городской, высокий парень лет двадцати пяти в противоэнцефалитном костюме защитного цвета. — Или у вас катер?

— Мы вертолетом, — ответил лейтенант, не вдаваясь в подробности.

— А, — коротко и очень вежливо сказал парень, желая показать, что ответом удовлетворен вполне и считает вопрос исчерпанным.

Может, лицензия у них есть? Участковый внимательно посмотрел на парня. Нет. Нету у них лицензии. Мясо почти все бросили. И Пятаков с ними недаром.

Лейтенант чувствовал, что есть какая-то связь между хулиганством Пятакова, заявлением Береженцева и этими двумя, разящими, как и Пятаков, перегаром; держались они, правда, достаточно трезво. Не укладывалось в эту связь только то, что поселок оказался оставленным сплавщиками.

Скажи сейчас участковый что-нибудь ободряющее, даже просто нейтральное, не относящееся к лосю, и все разрешится самым прекрасным образом. Они спокойно переночуют в поселке, а утром выедут все вместе на шлюпке и через два дня будут в Ёгане. Самый удобный выход и, главное, безопасный. Можно даже окончательно упрочить свое положение, сказать, например: «Ну что, мяска отрежем на варево?» Городские только того и ждут. Ждут, не зная, в каком положении оказались милиционеры. Знай они еще и это — первыми бы заговорили. Пока же они выжидали, ибо если милиционер подносит руку к козырьку, это еще далеко не означает, что тем самым автоматически устраняются всякие неприятные вопросы.