Картер Браун - Пропавшая нимфа: Сборник

— Гарсон, то же самое!

Один раз он спас ее. Можно ли, было поступить лучше? Нет, он не заслужил никаких упреков. Даже если бы ему удалось обойти эту дверь, все равно было уже поздно. Она слишком стремилась умереть. Гевиньи ошибся в человеке,, вот и все. Он должен был найти какого-нибудь очень привлекательного, хорошего артиста, настоящего обольстителя. А выбрал типа ничем не выдающегося, занятого самим собой, узника своего прошлого. Тем хуже! Флавье расплатился и вышел. Боже, как он устал! Он медленно ехал к площади Этуаль. Порой его пальцы принимались гладить руль,, который она так недавно держала. Как ему хотелось знать последние горести Мадлен, а вернее, вообще ее секрет. Она ушла из жизни без колебаний, упала на землю лицом вперед, расставив руки, чтобы крепче удариться... Вероятно, он напрасно пил. Ветер, свистевший в ушах, вызывал у него страшные мысли. Он повернул на авеню Клебер и поставил «симку» позади большой черной машины Гевиньи. Он больше не боялся его. Ведь это в последний раз он будет иметь с ним дело. Он поднялся по нарядной мраморной лестнице, покрытой красным ковром. Дощечка с фамилией Гевиньи блестела на двери. Флавье позвонил, но, прежде чем открылась дверь, снял шляпу и принял непринужденный вид.

— Господин Гевиньи... Это метр Флавье.

Квартира Мадлен!.. Глядя на окружающую его мебель, на картины, на безделушки, он прощался с ней. Особенно' его взволновали полотна в гостиной: почти все они представляли животных. Флавье приблизился к одному из них и прочитал подпись: «Мад. Гев.». Взялись ли эти животные из другой страны? Где она могла видеть такую странную черную обезьяну, этих существ, похожих на рыб? Откуда возник этот лес? На камине стоял портрет молодой женщины с янтарным ожерельем на шее: портрет Полин Лагерлак. Прическа у нее была как у Мадлен. Но на лице застыло отсутствующее выражение, будто она рассматривала что-то невидимое. Флавье глядел на этот портрет, когда дверь позади него открылась.

— Наконец-то ты! — воскликнул Гевиньи.

Флавье нахмурил лоб, но инстинктивно нашел верный тон для вопроса:

— Она здесь?

— В каком смысле?.. Тебе лучше знать, где она находится.

Флавье бессильно опустился в кресло. Ему не нужно было притворяться, чтобы казаться удрученным.

— Мы не были вместе,— пробормотал он. — Я ее ждал до четырех часов на площади Этуаль... Потом поехал в отель на улице Сен-Пере, в часовню Паси... И только что вернулся. Если ее нету здесь...

Он взглянул на Гевиньи: тот был страшно бледен и как человек, которого душат, стоял с вытаращенными глазами и полуоткрытым ртом.

— Нет, нет...— пробормотал он. — Роже... ты не смеешь...

Флавье развел руками.

— Повторяю, я искал ее повсюду.

— Это невозможно! — закричал Гевиньи. — Ты отдаешь себе отчет...

Он споткнулся на ковре и, крепко сцепив руки, бессильно повалился в кресло.

— Ее нужно найти,— сказал он. — Немедленно! Немедленно!.. Я никогда не переживу...

Он с ожесточением ударил кулаками по подлокотнику, и в этом жесте были такие ярость, боль и сила, что Флавье невольно испугался.

— Когда женщина хочет убежать,— взволнованно бросил он,— очень трудно догнать ее.

— Убежать, убежать! Как будто Мадлен такая женщина, которая способна убежать! Конечно, я бы очень хотел, чтобы это было так, только сейчас она, быть может, уже...

Он встал, опрокинув низкий столик, и, подойдя к стене, оперся о неё, сгорбившись и опустив голову, как борец, приготовившийся к бою.

— Что же делают в таких случаях? — спросил он. — Ведь ты должен знать. Предупреждают полицию?.. Боже мой, ответь же что-нибудь!

— Они засмеются нам в лицо,— проворчал Флавье. — Если бы твоя жена исчезла два, три дня назад, тогда другое дело.

— Но тебя, Роже, они знают... Если ты объяснишь, что Мадлен уже пыталась однажды покончить с собой... и только ты ее вытащил... а сегодня она снова могла попытаться, они тебе поверят.

— Прежде всего, нечего терять голову,— раздраженно вскричал Флавье. — Она, без сомнения, вернется к обеду.

— А если не вернется?

— Ну что ж, ведь не я же должен принимать какие-то меры.

— В сущности, ты просто умываешь руки.

— Да нет... Это обыкновенная привычка... попробуй понять, наконец... ведь в комиссариат должны ходить сами мужья.

— Хорошо... Я пойду.

— Это идиотство. При любом варианте там никто не пошевелится. Просто запишут твое сообщение и пообещают сделать все необходимое, а сами будут ждать дальнейших событий. Вот как это происходит.

Гевиньи медленно засунул руки в карманы,

— Если придется ждать,— проворчал он,— я превращусь в ненормального.

Он сделал несколько шагов, остановился перед букетом роз на камине и уставился на него мертвенным взглядом.

— Я вынужден вернуться к себе,— сказал Флавье.

Гевиньи не шевельнулся. Он смотрел на цветы. Мускул

дергался на его щеке.

— На твоем месте,— торопливо проговорил Флавье,— я бы не очень беспокоился. Ведь еще только семь часов. Она могла задержаться в магазине или встретилась с кем-нибудь.

— Тебе наплевать,— сказал Гевиньи,— это очевидно!

— Что это ты вбил себе в голову? Представим даже, что речь идет о бегстве... Далеко она не уедет.

Он вышел на середину салона, чтобы очень терпеливо объяснить Гевиньи, какими возможностями обладает полиция для поимки беглеца. И невольно воодушевился. Ему вдруг показалось, что Мадлен и в самом деле не могла исчезнуть, и вместе с тем хотелось повалиться на ковер и предаться отчаянию. Гевиньи, по-прежнему неподвижный, не спускал глаз с букета,

— Как только она вернется,— закончил Флавье,— позвони мне.

Он направился к двери, чувствуя, что не владеет своим лицом, своими глазами и что правда вырвется из него в крике: «Она умерла!» — прежде, чем он упадет.

— Останься,— прошептал Гевиньи.

— Старина, я бы очень хотел... Но если бы ты знал, сколько у меня накопилось работы... В столе лежит не меньше десяти дел!

— Останься! — умолял Гевиньи. — Я не хочу быть один, когда ее принесут.

— Послушай, Поль... Это неразумно.

Неподвижность Гевиньи была пугающей.

— Если останешься...— сказал он. — Ты им объяснишь... Скажешь, что мы оба старались уберечь ее.

— Да, конечно... Только никто ее не принесет, можешь мне поверить.

Голос Флавье сорвался. Он быстро поднес платок ко рту, кашлянул, чтобы выиграть время.

— Ну, Поль... Все будет хорошо... Позвони мне.

Взявшись за дверную ручку, он остановился. Казалось,

Гевиньи окаменел, опустив подбородок на грудь. Флавье вышел и осторожно закрыл дверь. На цыпочках он прошел через переднюю. Больной от отвращения, вместе с тем он чувствовал облегчение, потому что самое тяжелое закончилось. Не было больше дела Гевиньи. A-что касается страданий Гевиньи, так разве тот страдал больше него? Он должен был признать, хлопая дверцей автомобиля, что рассматривал себя как настоящего мужа, а Гевиньи как случайного человека. Он не станет рассказывать своим бывшим коллегам в полиции, что позволил женщине покончить с собой, потому что ему не хватило смелости... Второй раз не признаются в таком стыде... Нет! Молчание. Покой. Не приходил ли уже клиент из Орлеана, который собирался покинуть Париж?.. Флавье не понял, как ему удалось довести «симку» до гаража. Теперь он шел наугад по улице, на которую спускался вечер. Вечер провинции, очень синий, очень печальный, вечер войны. На одном из перекрестков собралась толпа вокруг машины, у которой к крыше были привязаны два матраца. Люди становились непоследовательными. Город медленно погружался в ночь. Площади его были почти совершенно пусты. Все создавало иллюзию смерти. Флавье вошел в небольшой ресторан на улице Сент-Орсе, выбрал столик в глубине зала и сел.