Адриана Мэзер - Призрачный омут

– Что?!

– Ничего.

Какая же я идиотка.

– Извини, уже поздно, я слышал.

Он сверлит взглядом меня, я – приборную панель.

– То есть это не прикол, да?

– Только попробуй рассказать моему отцу.

– Так, стоп. Даже отец ничего не знает?

Качаю головой:

– Он знает, что она напала на нас той ночью, и все. Он считает, что женщина-ворон виновна в смерти бабушки, так что после всего, что случилось, я не смогла рассказать всю правду. И клянусь, если ты скажешь ему, я…

– Не скажу. – Джексон потирает шею. – А что в полиции?

– Тоже не знают.

– То есть она… сбежала?

– Умерла. Она мертва.

– Вот так жесть… Сэм, я даже не подозревал… Ты говорила, мачеха хотела заполучить деньги отца. Это так на нее похоже. – Джексон выруливает с обочины и поворачивает в сторону Блэкберд-Лейн. – Расскажи мне все.

Я собираю волосы в небрежный пучок, просто так, лишь бы чем-то занять руки.

– Хочешь, чтобы я рассказала о мачехе? – Надеюсь, я не пожалею об этом. – Многое тебе не понравится.

Джексон сворачивает на кирпичную подъездную дорожку, ведущую к их дому, такую же видавшую виды, как наша, и выключает двигатель.

– Давай сегодня вместе поужинаем. Не дома. У вас такое обсуждать нельзя, а у моей мамы сверхчеловеческий слух.

Киваю, не глядя на него:

– Пиццу или что-нибудь другое?

Я выбираюсь из пикапа. Джексон захлопывает дверцу и прислоняется к ней.

– Пицца, конечно. Заскочу за тобой в восемь?

– Договорились, – говорю я, неуклюже махая рукой на прощание и топая к своему дому.

Папиной машины не видать. Достаю мобильный. Разумеется, пропустила эсэмэс о том, что они с миссис Мэривезер поехали за продуктами. Плюс новые сообщения в чате с Наследницами.

Элис: «Поужинаем у Мэри?»

Мэри: «Еду мы закажем».

Да чтоб их! Нельзя отменять встречу с Джексоном, особенно после такого разговора.

Запираю за собой дверь.

Я: «Поужинать никак, можем потом встретиться».

Сюзанна: «Мы придем к тебе. Может, попробуем покопаться в семейных архивах? Вдруг найдем что-то про Майру и Генри?»

Я: «Заметано».

Элис: «Только НЕ ТРОГАЙ платье, одаренная ты наша».

Заталкиваю телефон в карман толстовки и бросаю сумку у двери. Собираюсь уже позвать папу, но вспоминаю, что он уехал. Дома никого. Хрущу костяшками пальцев. А вдруг я сейчас могу… Желудок сжимается внутри.

– Элайджа! – зову я, голос звучит тихо и неуверенно. Прохожу сквозь прихожую, сворачиваю в коридор и оказываюсь в бальном зале. – Элайджа! – повторяю отчетливей.

Тишина.

– Я знаю, ты меня слышишь.

По-прежнему никакого ответа. Прохожу мимо фортепиано и великолепного хрустального сервиза – такими пользовались на коктейльных вечеринках, на которых дамы курили тонкие сигареты с длинным мундштуком.

– Элайджа, выходи!

Ничего. Я тру лицо ладонями и выдыхаю:

– Ты не имеешь права запросто явиться передо мной после шести месяцев, проведенных не пойми где, а сейчас тупо не отвечать мне.

Тишина.

– Ты боишься заговорить со мной? – возмущаюсь я.

– Я слышу тебя, – раздается голос с акцентом.

Резко разворачиваюсь. Он стоит у камина в строгой белой рубашке, застегнутой на все пуговицы, в черном жилете и брюках. Темные волнистые волосы обрамляют его лицо, подчеркивая серые глаза.

Несколько долгих секунд мы молчим.

– Присаживайся.

Элайджа указывает на диван, а сам подходит к креслу справа от меня. Он ждет, пока я сяду, и только потом садится сам. Наши колени так близко, что я не знаю, куда деть руки. До сих пор не верится, что Элайджа по-настоящему здесь, а не злая шутка, которую сыграло мое безумное подсознание.

– То платье, – сурово говорит он. – Что ты знаешь о нем?

Голос звучит натянуто, словно дух борется с желанием скорее сбежать отсюда. Я моргаю.

– Так, погоди. Я не поэтому тебя… Мы будем говорить о платье?

Видно, что ему неловко.

– Если на него наложено заклятье, а я подозреваю, что так и есть, то да, мы будем поговорить о платье.

– О платье?

Я издаю истеричный смешок. То есть получается вот так? Он сваливается на голову, ни тебе объяснения, ни приветствия, вообще ничего!

– Может, и открытку, которая была в коробке, можем обсудить?

– Можем.

– Или футбол?

Он вопросительно поднимает бровь.

– Из открытки я узнала только одну вещь. Послание, – резко говорю я.

Элайджа тяжело вздыхает, будто изо всех сил старается никак не реагировать на мой тон.

– То есть ты не знаешь, кто такая Майра Х. Х.?

– Моя тетушка в каком-то там поколении, пережившая крушение «Титаника», – отвечаю я, уныло махнув рукой. – К слову о «Титанике», зачем ты подбросил ту книгу в кабинет?

– Начал подозревать, что «Титаник» – важное звено.

Грудь сдавило. Он все это время тайно наблюдал за мной и не подал даже знака.

– И ты молчал?

– Я не намеревался вмешиваться в твою жизнь снова, – говорит Элайджа так, словно разговор причиняет ему боль.

– Ты уже это сделал, – возражаю я.

Он мнется.

– Саманта, прошу прощения, что поцеловал тебя вчера. Мне не следовало.

Это что сейчас было? Вскакиваю, откидывая волосы с лица.

– Не стоит. Я не сидела здесь в одиночестве и не тосковала по тебе, как ты думаешь.

– Полагаю, что так, – отвечает он. – А теперь просто расскажи мне все, что знаешь…

– Мне не нужна твоя помощь.

Бросаю недовольный взгляд на Элайджу, элегантно сидящего напротив. Если не собирается рассказывать мне, почему сбежал, говорить нам не о чем. Его мнимое спокойствие исчезает:

– Ты понятия не имеешь, что сейчас происходит.

– Мы с девочками сами разберемся!

Элайджа встает, таким расстроенным я никогда его не видела.

– Тогда я оставлю тебя.

Молчу. Я не хочу, чтобы он уходил, но ни за что не признаю это теперь, когда он отказался объясниться и попросил прощения за поцелуй.

Элайджа исчезает.

Я валяюсь на кровати, бездумно уставившись в тетрадь с домашним заданием, не желая смотреть на мебель, которую Элайджа смастерил для своей сестры. В голове по кругу прокручиваю наш разговор.

Где он был все это время? Почему не давал о себе знать, хотя был рядом? Падаю на подушки.

Нет, я справлюсь с этим. Да, он снова здесь. А мне плевать. Точка.

Кто-то трогает мое плечо. Бросаю короткий взгляд наверх. Ада.

– Только не ты, – ворчу я.

– Мама всегда говорит: если рядом кто-то грустит, а ты не пытаешься его ободрить и отвлечь, тогда ты позоришь слово «человек», – серьезно заявляет Ада с мягким британским акцентом. – Все заслуживают счастья, так она говорила.

– Мне не грустно, – отвечаю я, – правда, на улыбку тоже нет сил.

– Давай разберемся.

Матрас прогибается, когда Ада перешагивает через меня и плюхается рядом. Складки розового платья медленно оседают на ее ноги. Подложив ладошку под щеку, Ада опускает голову на свободную подушку, и теперь мы лежим, глядя друг на друга.