Сэм Борн - Праведники

— Притчи Соломона! Сын мудрый радует отца своего, а сын глупый — огорчение для матери своей!

Уилл придвинулся вплотную к бродяге и, глядя через его плечо, пытался пробежать глазами весь текст главы. Притчи как притчи… Все та же патетика, знакомая с детства… Мысли, оформленные в тяжеловесные, безнадежно устаревшие словоформы… Уилл не раз подмечал за каноническими текстами одно весьма странное свойство — слушать их было одно удовольствие, отдых для души и сердца, но попытки самостоятельно докопаться до их глубинного смысла были сущей пыткой! Уиллу очень нравились церковные службы и песнопения. Он относился к ним как к искусству, они дарили ему эстетическое наслаждение. Но ему никогда и в голову не приходило вслушиваться в смысл самих фраз. Он неизменно ускользал от него. Вот как сейчас.

Уилл очнулся и вновь услышал голос бродяги:

— Не доставляет пользы сокровища неправедные, праведничество же избавляет от смерти!

Да, не сильно же он продвинулся… Собравшись с мыслями, Уилл вновь вперил напряженный взгляд в строчки, пытаясь отыскать глазами если и не ответы на свои вопросы, то хоть что-нибудь, что могло бы относиться к делу. В какой-то момент ему показалось, — что взгляд наткнулся на знакомое слово. А потом снова. И снова… Первый раз оно появилось во втором стихе, пропетом бродягой. Затем в третьем: «Не допустит Господь терпеть голод душе праведного, стяжание же нечестивых — исторгнет». А потом в одиннадцатом: «Уста праведника — источник жизни, уста же беззаконных заградит насилие».

В шестнадцатом: «Труды праведного — к жизни, успех нечестивого — ко греху». И в двадцать первом: «Уста праведного пасут многих, а глупые умирают от недостатка разума».

Теперь куда бы Уилл ни посмотрел, он везде натыкался на это слово. Дикая усталость и нервное истощение затуманили его сознание. Ему казалось, что чьи-то злые, ворчливые голоса вновь и вновь выкрикивают это слово ему прямо в уши.

Двадцать четвертый стих: «Чего страшится нечестивый, то и постигнет его, — а желание праведников исполнится».

Вдруг ему представился ребе — которого он до сих пор и в глаза не видел, — раскачивающийся взад-вперед и бубнящий монотонно: «Как проносится вихрь, так нет более нечестивого, а праведник — на вечном основании… Ожидание праведников — радость, а надежда нечестивых погибнет!..»

Глаза его на мгновение выхватили из этого полузабытья напряженное лицо Тиши. Ему показалось, что и она еле слышно шепчет про себя: «Праведник вовеки не поколеблется, нечестивые же не поживут на земле. Уста праведника источают мудрость, а язык зловредный отсечется. Уста праведного знают благоприятное, а уста нечестивых — развращенное…»

Он поднялся из-за стола, пошатнулся и, наклонившись к уху Тиши, пробормотал:

— Все, я пошел…

Уилл знал, что можно еще целые сутки обсуждать с Тишей каждое слово из этой главы, обсасывая его, поворачивая так и эдак — уподобившись молодым ученым хасидам, которые ведут друг с другом нескончаемые споры, раскачиваясь взад-вперед на стульях и говоря по очереди… Но он также понимал, что бывают моменты в жизни, когда следует поверить и повиноваться наитию. Это было негласное правило многих удачливых журналистов. Размышлять, анализировать — это все хорошо. Но на этом теряешь время. Вот ты приходишь на пресс-конференцию и тебе вручают толстенный буклет на ста пятидесяти страницах, а у тебя всего, пять минут, чтобы подготовить вопросы. И если ты настоящий журналист, ты как-то укладываешься в отведенное время. Хотя на внимательное чтение буклета и на вычленение из него самой сути у обычного человека ушло бы не меньше трех часов.

Уилл услышал голос интуиции и поверил ему. К тому же его уже тошнило от разговоров и бесплодных попыток логически, математически разгадать свалившуюся на его голову тайну. Он знал, что если не начнет действовать прямо сейчас, то окончательно свихнется… или заснет прямо здесь… и ничто уже его не разбудит.

Он знал, куда идти. И знал, что пойдет туда один.

Суббота, 21:50, Манхэттен

Десять лифтов выстроились в шеренгу и безмолвствовали, будто солдаты в строю. Возить им сегодня было некого. Их окружала тишина. Подобная картина наблюдалась в тот день во всех манхэттенских небоскребах: свет горит, охрана на местах, кондиционеры шумят — и никого.

Вестибюль здания «Нью-Йорк таймс» напоминал площадь маленького вымершего городка. В понедельник, в десять часов утра, он превратится в гудящий улей. К лифтам протянутся шумные, говорливые очереди, захлопают двери, ведущие на лестницу. Повсюду будут сновать озабоченные молодые люди с папками и дымящимся кофе в руках. Но это случится не сегодня. Сегодня здесь тишь и благодать. Лишь раз в час или даже, реже какой-нибудь из лифтов, вздрогнув, придет в движение, чтобы поднять в офис или спустить в вестибюль редкого субботнего посетителя.

Уилл вежливо кивнул охраннику, удостоившему его лишь мимолетным взглядом. Он был увлечен футболом, следил за игрой по служебному монитору, который был призван, показывать совершенно другие вещи — лестничный пролет, или пожарный, выход, или вход с улицы…

Уилл был рад вновь оказаться на работе. Ветераном «Нью-Йорк таймс» он, конечно, не являлся, и все же редакционные помещения казались ему почти родными. И потом, он все равно не смог бы сейчас заставить себя пойти домой. Сама мысль о том, что он переступит порог квартиры и не увидит там Бет, была непереносима. Все, решительно все будет напоминать о ней… вещи в шкафу, фотография на кухне, косметичка, забытая в гостиной, даже аромат ее духов…

В любом случае дом сейчас ничем бы ему не помог. Ему вновь вспомнился совет Юзефа Ицхака: «Думай о работе, думай о своей работе!» И теперь, освежив в памяти десятую главу Притчей Соломоновых, он, кажется, понял, что тот молодой иудей мог иметь в виду…

Входя в корзал, Уилл невольно ускорил шаг. Ему не хотелось, чтобы его кто-нибудь сейчас заметил. Он знал, что в дальнем углу вовсю трудится ночная смена. Там у него не было приятелей. Но он боялся, что кто-то увидит его и окликнет. Все, что ему сейчас нужно, — это добраться до своего рабочего места.

Еще издали он увидел, что на его столе высится какая-то коробка. Что за черт… Может быть, именно про это и говорил ему Ицхак? Может быть, ему следовало воспринять его слова буквально и, не теряя времени, бежать из Краун-Хайтса на работу, где его ждала эта коробка, способная дать ответы на все вопросы?

Уилл мысленно одернул себя и все же не сумел побороть нетерпение. Пулей подлетев к столу, он схватил коробку, ощупал ее со всех сторон, взвесил на руках и начал судорожно вскрывать. Коробка оказалась гораздо легче, чем можно было предположить, учитывая ее габариты. Открыть ее оказалось делом непростым. Но в конце концов двустворчатая крышка была откинута, и Уилл жадно запустил внутрь руку. Пальцы его наткнулись на что-то мясистое и мягкое. О, черт, что это? Сунув в коробку вторую руку, он обхватил неизвестный предмет и извлек его на свет.