Лорет Уайт - Голодная пустошь

— Она мне заплатила, вот и все, — так же тихо объяснил Бабах. — Прибежала, чуть дверь не выбила — привези ее в лагерь, и все тут. Я сказал: черта с два, стану я летать в такую дерьмовую погоду. Но она-то знает, что я часто здесь бываю, поэтому, когда больше никого не нашла, опять притащилась ко мне и говорит — довези хоть на снегоходе. Ну отказался бы, она бы почуяла неладное. — Он по-прежнему смотрел в глаза Штурманн-Тейлора, наливавшиеся тихой злобой. — К тому же мне будет лучше знать, что она там задумала.

— Зачем ей Спатт?

— Не знаю. Пойдем посмотрим?

Тана сильно нервничала по дороге в библиотеку. Бабах и Штурманн-Тейлор шли сзади и чуть слышно переговаривались. Она поняла: речь шла о том, зачем Бабах привез ее сюда. Если Бабах не ошибся насчет Штурманн-Тейлора и если, связавшись с ней, в самом деле так сильно рискует своей работой, они оба могут навлечь на себя серьезные проблемы.

— Рад снова видеть вас, констебль, — сказал Генри Спатт, когда она вошла, и поднялся ей навстречу из глубокого кожаного кресла цвета бургундского вина, в котором наслаждался вечерним коктейлем. Он протянул ей руку. Пожав ее, Тана отметила, что его хватка столь же слабая и безвольная, как тогда, в столовой.

— Мне тут Джеймс, — Спатт кивнул в сторону «дворецкого», — рассказал, что вы проделали столь долгий путь в такую метель, чтобы увидеть меня, кто бы мог подумать!

Он хихикнул, к горлу тут же подступила слизь, и он закашлялся.

— Простите, — сказал он, вытирая рот платком. — Много лет курю, — он снова хихикнул. — Вообще-то его зовут не Джеймс. Но Алан скрывает имена своих слуг. Вероятно, ему это кажется таинственным. Так что я зову его Джеймс, как в том британском телешоу «Джеймс-дворецкий», очень популярном в семидесятые. Знаете такое шоу?

— Нет, сэр. Не знаю.

— Ну, откуда же вам знать, верно? — Он вновь убрал платок в нагрудный карман пиджака. — Вы еще слишком молоды и слишком… просты. Садитесь, пожалуйста. А вы, Джеймс, можете идти. Спасибо.

«Дворецкий» никуда не ушел. Просто сделал несколько шагов в сторону.

— Проста? — удивилась Тана, не отреагировав на предложение сесть.

— Да, и зовите меня Генри. Намного приятнее называть друг друга по именам. Вы Тана, верно?

— Ларссон, — сказала она. — Констебль Ларссон.

Его маленькие круглые глазки какое-то время неотрывно смотрели на нее в полной тишине. Потом его такое же круглое лицо искривилось в улыбке, обнажившей маленькие острые клыки.

— Конечно. Вы же на работе. Вот что привело вас сюда. — Он снова опустился в кожаное кресло и потянулся за коктейлем. — Ну, я заинтригован! Чем могу быть полезен?

В комнату вошли Бабах и Алан Штурманн-Тейлор. Было тепло. В печи горел огонь. Между книжными полками на стенах располагались головы убитых животных. Спинки стульев были обиты шкурками, повсюду лежали подушки, искусно сшитые из шкур медведей, леопардов, зебр, антилоп. С потолка свисали люстры из оленьих рогов. Абажуры для ламп, по-видимому, тоже были сделаны из шкур. Роскошь и ужас охотничьих трофеев, мир убитых зверей.

Бабах не взглянул на Тану, встал у камина. Она знала: таковы правила игры, и тоже старалась держаться отстраненно.

— Хотите выпить, констебль? — спросил хозяин.

— Разве что воды. Поездка выдалась долгая.

— Да, конечно, — он кивнул «дворецкому», и тот пулей метнулся из комнаты.

— Ну и чему же мы обязаны такой честью, констебль? Что столь срочное привело к нам в такую скверную погоду доблестного стража порядка на железном коне? — спросил Штурманн-Тейлор.

Вынув из кармана рисунок, который ей утром дала Дженни Смитерс, Тана показала его всем собравшимся.

— Мне кажется, подобная картинка есть в книге мистера Спатта. — Она повернулась к нему. — Я хотела бы задать вам пару вопросов о книге. И взглянуть на нее.

Спатт потянулся за рисунком. Тане пришлось наклониться и отдать ему записку. Писатель нахмурился, поджал губы, изучая строчки.

— Что тут такого? Да, интересная копия. — Он поднял глаза. — Где вы ее взяли? К чему вопросы?

«Дворецкий» внес стакан воды на подносе, и Тана тут же сделала большой глоток — долгая дорога измучила ее, она не только изнывала от жажды, но и сильно проголодалась.

— Этот рисунок выплыл в ходе наших попыток раскрыть давно забытое дело, — сказала она, жалея, что молчаливый ассистент Штурманн-Тейлора не догадался принести чего-нибудь перекусить. — Может быть, он имеет отношение к расследованию.

— Так вас привело сюда убийство? По-моему, только убийство могло вынудить вас проделать такой долгий путь.

— Да, возможно, это связано с расследованием гибели.

— Хм, как любопытно. А кто погиб?

— Я не вправе распространять эту информацию.

Штурманн-Тейлор окинул взглядом Бабаха, лицо которого оставалось таким же безразличным.

— Да, да, конечно. Понимаю, — Спатт заерзал на стуле. — «Голод» — одна из первых моих работ, о звере-каннибале, человеке-волке, который раз в год, когда дело идет к зиме, жаждет человеческой плоти. Его сердце — изо льда, а голод неутолим. Особенно он любит юных девушек. Эта история основана на древних легендах, место действия — здесь, но время — далекое прошлое. Середина 1800-х. Главный герой — джентльмен, охотник за приключениями, увлеченный дикой природой Канады и сверхъестественными силами. Его зовут Кромвель. Эта книга стала моей самой большой удачей, бестселлером — больше такого написать не удалось. — Он поднялся, подошел к книжным полкам. — У тебя, Алан, есть «Голод»? Где, на какой полке?

«Дворецкий» шагнул вперед, снял с нужной полки книгу в твердой обложке. Протянул Спатту.

— Вот. — Он почтительно подал книгу Тане, держа в обеих руках, и даже чуть поклонился, как бы вручая ценный приз. Его глаза заблестели. — Вот он. Мой бестселлер.

Тана открыла книгу и сразу же увидела картинку, в точности такую, как описал Бабах, и не было никаких сомнений, что набросок, найденный среди вещей Дакоты, был срисован с этой картинки — скелетоподобный полузверь с волчьей головой. Обнаженный. С клыков капает кровь. Черными когтями чудовище сжимает кровоточащую голову женщины. Четыре глубокие параллельные царапины, похожие на следы когтей, идут вдоль ее лица. Глаз нет. Затаив дыхание, Тана вчитывалась в слова на соседней странице:

На бесплодной земле души ничему не дано прорасти,

Ибо горько и холодно здесь, и низко солнце висит,

И убитый в ночи олень пробуждает вой в замороженном сердце пустом.

И является голод, жестокий, с окровавленным ртом.

На бесплодной земле души чудовища требуют жертв…

Сердце бешено заколотилось. Она перевернула страницу, начала читать первую главу:

И ночной ветер принес с собой запах зловонный и вместе с тем дурманящий. Таким тонким был этот запах, что если бы Кромвель не заметил малейшей перемены в лице сопровождающего, когда внезапный сквозняк сильнее раздул пламя костра, он не уловил бы ничего. Но его спутник, Моро, сидевший на корточках у огня и куривший трубку, вдруг резко взглянул в сторону леса, и Кромвель сам почувствовал слабый, но неприятный аромат. Ноздри Моро раздулись, как если бы он был ребенком лесов, учуявшим вонь падали. Когда же пламя вновь погасло, Кромвель заметил написанное на смуглом лице сопровождающего выражение, которое его встревожило. Его спутник был напуган до глубины души…