Вера Арье - Парадокс Апостола

— Хм, ну что ж, вы нашли очень удачную бизнес-модель, — скептически скривилась ведущая, чувствуя, что собеседник от нее ускользает. Ей не удавалось зацепить его за живое, он вел себя спокойно и сдержанно.

— Говорят, вы индивидуалист и любите работать один. Это свойство вашего характера или же проявление профессионального снобизма? — поинтересовалась она, пытаясь вывести его из равновесия.

— Это необходимость. Моя деятельность сопряжена с очень высоким риском. Кроме того, я работаю по старинке, а это не всякого устроит: вместо того, чтобы сидеть перед экраном компьютера, нужно с утра до ночи ездить, рыться в архивах, встречаться с людьми. Интернету в вопросах сбора информации я не доверяю, там слишком много ложных данных. Да и мобильной связью не злоупотребляю. Когда все это появилось, проблема защиты источников, — голос его неожиданно дрогнул, — стала еще острее… Но напоследок хочется вас удивить: иногда я все же приглашаю в соавторство некоторых своих коллег — тех, с кем у меня установились доверительные отношения. В этом есть свои преимущества: работа в паре помогает воздержаться от поспешных решений и избавиться от некоторых… ммм… навязчивых идей.

— Кстати, об идеях и темах ваших книг: где вы их берете? — спросила Соня. — Вам сливают компромат и на его основе вы создаете свои шедевры?

— Так называемые инициаторы ко мне обращаются довольно часто. Но я разговариваю только с теми из них, кто может объяснить мне свой мотив и происхождение предоставляемых сведений. Удивительно, но на это готовы пойти немногие. Главную же роль при выборе темы всегда играет интуиция. Большинство моих расследований вырастало из повседневности, у которой неожиданно обнаруживались некие скрытые стороны…

— Поговорим тогда о скрытых сторонах: в интервью вы никогда не касаетесь личной жизни. У вас не остается на нее времени или… — тут она была вынуждена прерваться, потому что в комнате неожиданно запахло горелой проводкой.

В углу зажглась тревожная лампочка, и звукооператор поспешно запустил блок рекламы, чтобы успеть разобраться с этим форс-мажором.

Равнодушно наблюдая за суетой в студии, Родион прокручивал в голове приемлемые варианты ответов.

Ну, что «личная жизнь»…

Была у него когда-то жена — женщина с вечным упреком во взгляде, которая сначала ждала его дома с ужинами и разговорами, потом наказывала его показным отчуждением, затем рыдала в подушку и наконец ушла. Ее отсутствие он заметил не сразу. Как-то в банке закончился молотый кофе, и он позвал было жену ласковым именем, а когда ему ответила тишина, вдруг вспомнил, что уже давно живет один…

Но это все не для эфира.

Когда красный сигнал на мониторе сменился на зеленый, ведущая повторила свой вопрос.

— Итак, вернемся к нашему разговору: есть ли у расследователя время на личную жизнь?

— Вы очень проницательны, Соня, — улыбнулся он обезоруживающе, — времени действительно не хватает… Но не столько на личную жизнь, сколько на пустые разговоры о ней.

Лувр в экстренном режиме эвакуировал свои экспонаты. К середине июня вода в Сене поднялась до рекордной отметки в шесть с половиной метров, а значит, в любой момент все нижние этажи хранилища могли пострадать от наводнения. Примеру Лувра последовали другие музеи и галереи, чьи здания были расположены у реки.

На мостах толпились туристы, которые пытались зафиксировать каждый шаг своего триумфального продвижения по бедствующему городу.

Родион только что закончил обсуждение деталей вводного курса по истории журналистики, который ему предстояло читать в Новой Сорбонне с сентября, и пробирался пешком к дому: часть станций метро оказалась перекрыта из-за риска затопления, значит, несмотря на лужи, нужно было идти на своих двоих.

Такой весны в Париже он, пожалуй, и не помнил.

Дожди лили, не прекращаясь, с января, делая жизнь попросту невыносимой.

Бульвар Сен-Мишель, набережная Конти, набережная Вольтер, наконец, мост Каррузель — оттуда уже рукой подать до его берлоги…

Однако на пути образовалось препятствие. Зеваки окружили микроавтобус телевизионщиков с диском параболической антенны на крыше. С трудом протиснувшись сквозь толпу, Родион увидел, что снимается репортаж о спасении бродяги, расположившегося на ночлег у подножия статуи Изобилия и незаметно для себя оказавшегося в воде со всеми своими пожитками. Репортеры суетились вокруг клошара, пытаясь выудить у него хоть пару связных слов. Но тот лишь дрожал, клацая зубами и дико озираясь, пока, наконец, кто-то не догадался накинуть ему на плечи плед и налить стакан горячего кофе. И дело сразу пошло на лад. Молодой жеманный репортер тут же принял эффектную позу, надел маску сострадания и затрещал в микрофон заготовленный текст. Бродяга тем временем продолжал трястись от холода на заднем фоне, что никак не смущало съемочную группу.

Родион, наблюдавший подобные проявления фальшивой гуманности уже не раз, брезгливо поморщился и принялся выбираться из толпы. Сермяжное репортерство — самый распространенный вид современной журналистики — вызывало в нем отвращение, впрочем, как и любая другая форма профессиональной деятельности, исключавшая возможность по-настоящему влиять на события.

Толкнув тяжелую дверь парадного, он принялся отряхивать скользкий от дождевой воды зонт и не заметил, как за спиной выросла фигура консьержки.

— С неба падают веревки [30] Tomber les cordes (фр.) , дословно — «падают веревки», льет как из ведра. , не так ли, мсье Лаврофф?

— Да, мадам, погода в этом году безнадежна, — поспешил согласиться Родион, боясь, что она рассчитывает на продолжение беседы.

— Самое время заварить себе чайку с имбирем да почитать хорошую книгу… Вам, кстати, газеты принесли и еще вот это… — Она протянула ему листок почтового извещения.

— Благодарю вас, мадам, и доброго дня, — Родион вошел в лифт, который со скрипом унес его на верхний этаж.

— Такой интересный мужчина и вот тебе, пожалуйста, одинокий, — сокрушенно покачала головой консьержка и отправилась досматривать сериал о корсиканской мафии.

На почту ему зайти все никак не удавалось, дел навалилось невпроворот, да торопиться было некуда. В конце концов, он отдал извещение своей горничной, которая к концу рабочей недели добралась-таки до отделения заказных писем и посылок. Сортировщица вручила ей коробку с пометкой «Конфиденциально» и без указания имени отправителя, попросив расписаться. Посылка была достаточно легкой, и Саломея гадала, что может в ней находиться: материалы для хозяина обычно доставлял курьер или же он забирал их из издательства сам.

Войдя в квартиру, она вдруг вспомнила, что на ужин мсье Лаврофф желал съесть утиную ножку с картофелем и надо срочно греть духовку, поэтому задвинула коробку под стул в прихожей, где уже пылились стопки каких-то газет, и тут же про нее забыла.