Журнал «Искатель» - Искатель, 2019 № 04

При появлении Доля некого все удивленно смолкли, а он вскочил с кресла и быстро подошел к молодому врачу с таким видом, будто хотел преградить ему дорогу в глубь комнаты.

— Что вам угодно?.. Что прикажете?.. — закартавил он, беспокойно мигая черными глазками.

Долянский рекомендовался.

— A-а! Очень приятно!.. Очень приятно… садитесь… Господа, наш новый коллега!.. Садитесь, пожалуйста… Вы уже были у Карла Федоровича?

— Ага!.. Были!.. — продолжал он, не дав Долянскому ответить. — Хорошо-с… Садитесь, пожалуйста!..

Долянский давно уже сидел и потому не без удивления окинул глазами эту странную, тревожную фигурку.

— Долянский, здравствуйте! — сказал кто-то из глубины комнаты. Молодой врач быстро оглянулся, пригляделся и вскочил, радостно протягивая руки:

— Болотов?! Ты?! Какими судьбами?!

— Именно «судьбами», — ответил лохматоголовый гигант в очках и сильно ношенном костюме.

На это возражение несколько человек засмеялись, а Кунц, хихикая, стал потирать свои маленькие ручки.

— Да, брат, судьбы человеческие неисповедимы! — продолжал Болотов, потрясая руку товарища.

В эту минуту их связывали воспоминания школьной скамьи, где зародившаяся дружба была расторгнута теми путями судеб, которые, по мнению Болотова, неисповедимы.

Андрей Болотов на целую свою и тогда точно так же лохматую голову возвышался над классом. Он всегда сидел на последней скамейке и, запустив «пятерню» в свои лохмы, читал… вечно читал… но не романы, не повести с интересной завязкой, а какие-то странные книги и брошюры о «психологии функции мозга», о «границах нормального мышления» и тому подобном. Ловившие его с этим поличным учителя и гувернеры, раньше чем придумать взыскание за подобную контрабанду, долго и удивленно глядели на всклокоченного семнадцатилетнего философа, а иногда так-таки и забывали наказать его, заводя разговор об интересной теме брошюры.

Тогда Болотов оживлялся и начинал говорить. Долянский и теперь помнил эти диспуты. Как умно, как хорошо говорил он!

С товарищами Болотов не сближался; он, казалось, не замечал их, бродя в толпе, заложив назад свои могучие длани и вечно думая о чем-то.

К соседу по парте он сидел всегда спиной и менее, чем с кем-либо, обнаруживал желание сблизиться. С одним Долянским он иногда перекидывался фразами, но и то мало, а вот теперь вспомнил его почему-то и дружески трясет руку, хорошо и добро глядя в глаза.

Долянский потерял его из виду тотчас же по окончании гимназии. Слыхал он, что Болотов хотел поступить в медицинскую академию, но почему-то не поступил, а уехал за границу в Гейдельберг и вскоре совсем пропал.

— Садись-ка! — хлопнул по дивану Болотов. — Ну а ты как дошел досюда?..

Долянский в двух словах передал, как и что заставило его принять это место, но, говоря, вдруг заметил, что Болотов перестал его слушать и задумчиво глядел в одну точку.

«Он еще страннее стал!» — подумал молодой врач, искоса окинув старого товарища.

— Что?.. Да?.. Такс голодухи? — вдруг опять заговорил Болотов. — Это бывает!.. Да… Ну, мне пора в отделение… Прощай! Еще увидимся… Квартировать тут будешь или в городе?.. А?.. Ну, и я тут живу… Прощай!.. Еще и сегодня увидимся!.. Осмотр будешь с ним делать… — указал он на Кунца. — Ну и меня увидишь… я, брат… над меланхоличками работаю… там есть один интересный субъект… Прощай!

И, еще раз стиснув руку, Болотов тяжелыми, уверенными шагами вышел. Долянский заметил, что Болотов пользуется некоторым уважением окружающих, а у Кунца при взгляде на него в глазах блеснуло несколько раз даже нечто вроде робости.

Когда он вышел, Кунц встал и, любезно улыбнувшись, жестом пригласил Долянского следовать за собой.

На другой день Долянский съездил в город за скарбом, а еще через день квартирка, отведенная ему где-то на третьем дворе, за садом, приняла жилой вид. Она состояла только из двух комнаток, на меблировку которых потребовалось немного аксессуаров.

Было часов восемь вечера. Долянский сидел перед письменным столом, тупо глядя на белый абажур своей лампы.

Впечатления этих двух дней были настолько новы, что он ощущал необходимость привести их в порядок.

Сквозь незанавешенное окно во мраке виднелись высокие крылья фронтона, унизанные и с внутренней стороны, как и со внешней, рядом освещенных окон. Невольно глаза его уставились на них в глубоком, тяжелом раздумье.

«Я не удивляюсь Болотову, — думал молодой психиатр, — я сам, кажется, скоро буду так же мистически помешан на отыскании грани между нормальным образом мышления и тем, что называют помешательством. Сколько субъектов видел я сегодня, над психическим состоянием которых нельзя не задуматься…»

И Долянскому одна за другой припомнились различные сцены из посещения многочисленных палат заведения.

Один субъект подошел к нему и шепнул: «Тут творятся ужасы… вы человек новый, у вас доброе лицо, спасите несчастного… даю вам клятву, что я не помешанный, но если еще хоть месяц пробуду здесь, то и я сойду с ума». Этот шепот бледного, изможденного человека в халате произвел на него потрясающее действие.

«Поговорим потом», — шепнул он ему, и тот, многозначительно поглядев на него, отошел.

Вечером в тот же день он зашел в палату. Субъект при виде его поднялся с койки и последовал по направлению к буфетной.

Они вошли туда. Это была небольшая, мрачная комната с серыми стенами и решетчатым окном на высоте человеческого роста. Два длинных стола, на которые обыкновенно ставились прислугой принесенные из кухни котлы с пищей, составляли все ее убранство.

День угасал, и последние лучи его слабо проникали сквозь запыленные стекла. Долянский и субъект вошли в эту комнату с торжественностью заговорщиков. Молодого врача мучило сознание, что этот несчастный, безусловно не проявляющий никаких признаков умопомрачения, судя по его словам, уже долгие годы томится в ужасном обществе помешанных.

Когда они вошли, Иван Терентьевич Панфилов (так назвался больной) оглянулся на дверь, прислушался и, подойдя кокну, знаком подозвал к себе Доля некого.

— Вы решаетесь помочь мне? — спросил он, прямо глядя в глаза молодого психиатра. — Спасибо вам за это!.. Бог вознаградит вас, если вы поможете мне вернуться к бедной семье, которой ради известных очень сложных комбинаций лишили меня мои враги. Обо всем этом я вам подробно расскажу после, при новом удобном случае, а теперь в благодарность за доброе отношение ваше ко мне я открою и вам глаза на тайны омута, в который вы вступили.

Долянский недоверчиво взглянул на него.

Но он нервическим движением схватил его за рукав и продолжал:

— Вы, может быть, не поверите, потому что человеку, наряженному в халат сумасшедшего дома, вообще не принято верить, но если уж вы и ранее колебались, как врач, поставить относительно меня рутинный диагноз, если вы глубже взглянули на меня, то я теперь требую от вас доверия к моим словам, потому что я скрепляю их высшей для меня клятвой — честным словом… Слушайте же меня!.. Слушайте!