Стефан Анхем - Жертва без лица [litres]

Сейчас она не понимала, как могла так хорошо учиться. Ни один вечер не проходил без вечеринки, причем каждая последующая была еще безумнее, чем предыдущая. Сегодня она до седьмого пота танцевала в студенческом землячестве Вестгета, а уже завтра в костюме Дамы с поленом отплясывала на вечеринке в стиле «Твин Пикс». Через два с половиной года влюбленности пришел конец.

Сто тринадцать.

Возвращаясь домой после поздних посиделок в землячестве Мальме, она наткнулась на Герхарда Кемпе, преподавателя по гражданскому праву. Он вызвался проводить ее до общежития. По дороге они обсуждали большую разницу в зарплатах между мужчинами-юристами и женщинами-юристами.

Герхард считал, что главным образом это объясняется тем, что мужчины лучше умеют себя подавать и знают себе цену. Сама она доказывала, что не играет никакой роли, как женщины себя подают. Они все равно получат зарплату ниже, чем у мужчин. Сегодня она, пожалуй, готова с ним согласиться.

Когда они дошли до корпуса Спарта, где она жила, он предложил выпить перед сном. Она отказалась, сказав, что сейчас алкоголь нужен ей меньше всего. После этого все произошло так быстро, что у нее остались только обрывочные воспоминания.

Сто двадцать шесть – Сильный удар в лицо, упала.

Сто двадцать семь – Ударилась головой об асфальт. Везде его руки.

Сто двадцать восемь – Пыталась царапаться, высвободиться, закричать.

Сто двадцать девять – Новый удар, выбиты передние зубы. Привкус крови.

Сто тридцать – Треск разорванных трусов.

Сто тридцать один – Настойчивые толстые пальцы лезут вверх.

Сто тридцать два – Сдалась, позволила ему продолжить.

Сто тридцать три – Перевернул ее на живот.

Сто тридцать четыре – Потянул за волосы, боль в анальном отверстии.

Сто тридцать пять – Предупредил, что будет, если она кому-то расскажет.

Сто тридцать шесть – Затихающие вдали шаги.

Она как можно быстрее одолела последние ступени и вышла на свет. Легкий бриз охладил ее вспотевшее тело.

Помимо нее там была голландская семья, двое взрослых и двое детей. Она не понимала, о чем они говорят, но догадалась, что дочь клянчит деньги на подзорную трубу, а сын все время порывается перелезть через край.

Она встала в самый дальний угол, подальше от семьи, и ее поразило, какой прекрасный вид открывается отсюда. Она не помнила, чтобы этот вид произвел на нее такое же впечатление тогда, когда она была здесь с классом. Обычно все бывает наоборот: в детстве все кажется больше, круче, значительнее. Но в тот раз ее мысли были поглощены другим.

Как всегда, Йорген и Гленн не могли оставить Клаеса в покое – они подняли его на край стены, угрожая столкнуть его с башни. Она до сих пор слышала его голос. Как он умолял и просил их прекратить. Один за другим на башню поднимались запыхавшиеся одноклассники, сообщая количество ступеней. Но стоило им понять, что происходит, как они поспешно переходили на другую сторону и притворялись, что любуются видом.

Она подошла к ним и велела опустить Клаеса вниз. «Внизу он всегда будет», – с ухмылкой ответил Йорген. Рядом стояли Камилла и Эльза. Камилла просто смотрела, как они над ним издеваются. Она всегда так делала. Словно ей доставляло удовольствие видеть, как Клаес страдает. Эльза, как обычно, распустила язык: «Давайте! Какого черта вы медлите? Ветер разнесет его проклятую перхоть, как снег! До чего мерзко!»

До того, как появилась Моника Крусеншерна и сообщила правильное количество ступенек, прошла целая вечность. Но она даже не подумала обратить внимание на то, что Клаес по-прежнему всхлипывает и весь покраснел от рыданий.

Голландская семья стала спускаться вниз, и Ингела осталась одна. Наконец-то.

Она прислонила костыли к стене, сняла босоножки и поставила их рядом вместе с наручными часами, заколкой для волос и цепочкой. Взобравшись на стену и сев на край, почувствовала, как возвращается боль, но это ее нисколько не трогало. Она посмотрела на крыши домов и деревья далеко внизу и стала болтать в воздухе ногами. Она рассчитывала на то, что у нее появится головокружение и дурнота, но испытывала только чувство свободы. Скоро все кончится.

Ингела подумывала о самоубийстве уже после первого изнасилования. Даже делала несколько слабых попыток. Она где-то прочла, что те, кому не удается лишить себя жизни, на самом деле хотят жить, и попытка – просто крик о помощи. Но с ней все было не так. После случившегося в Лунде она стала презирать себя до такой степени, что в глубине души хотела только одного: умереть. Без преувеличения она могла сказать, что последние годы ее жизни были ничем иным, как чередой неудач.

Опознание преступника, который надругался над ней, стало бы еще одним звеном этой цепи. Она могла опознать его. В машине этой женщины-полицейского к ней вернулась память. Стук колес и его лицо. Она думала, что не видела его, а, получается, видела. Какую теперь это играет роль? Ей все равно никто не поверит. Будь это кто-то другой, тогда, может быть. Но не он. Ни единого шанса. Ее слова противоречили бы его словам. Накаченная наркотиками женщина, наполовину без сознания, или…

Ингела Плугхед выбросила эти мысли из головы, закрыла глаза и подалась вперед.

Фабиан Риск нашел свободное место прямо перед домом на улице Польшегатан. Ключи от машины лежали на письменном столе Хуго Эльвина вместе с запиской о том, что машина стоит на парковке. Какая-то добрая душа перегнала его машину сюда аж из самого Седеросена.

Он запер машину и повернулся к таунхаусам из красного кирпича. Его охватило чувство, будто он не вернулся домой, а приехал кого-то навестить. Наверное, в этом не было ничего удивительного, – ведь он прожил здесь всего девять дней, да и то бывал только изредка. Он отсутствовал почти трое суток, и если он хорошо знает Теодора, все это время тот беспрерывно наслаждался пиццами, компьютерными играми и грохотом тяжелого рока.

Фабиан поднялся на крыльцо, вставил ключ в дверь и сразу же услышал глухой ритмичный шум любимой музыки смерти. Он никогда не воспринимал этих ударов. Не чувствовал от них ни куража, ни драйва. Они только вызывали в нем панику. Но он обещал самому себе никогда не критиковать музыкальные пристрастия своих детей, и хотя пару раз чуть было не ворвался к сыну, ему пока что удавалось держать свое обещание. Его собственные родители только и делали, что ворчали. Они не отличали «Kraftwerk» от «Depeche Mode» или от «Heaven 17». Для них все было только «бух-бух» и «а где же настоящие инструменты?».

– Вы, наверное, наш новый сосед, – услышал он голос у себя за спиной.

Фабиан обернулся и увидел грушеобразную женщину в коротких брюках с большими карманами, майке и шляпе от солнца. В руках она держала стеклянную банку со смородиной.