Анна Акимова - Зависть кукушки [litres]

Я не стала рассказывать про «пасынка», который «хаживал» к Наталье. Теперь-то мне было понятно, кто «истошничал» в Натальиной квартире, прятал лицо в капюшоне и притворно хромал. Но я не хотела, чтобы кто-то сплетничал про Сережиного отца…

– Ой, как же я не подумала! – завопила я.

Витя и Эдька дружно вздрогнули и недоуменно уставились на меня.

– Ведь Петр Владимирович жив! – продолжала выкрикивать я. – Убийца не достиг своей цели! Он наверняка надеялся, что Петр Владимирович умрет, а теперь он узнает, что тот пришел в себя! Он пойдет его добивать! Ой, ребята, надо что-то делать! Витя, Эдька! Надо куда-то звонить, пусть организуют охрану!!!

– В реанимацию все равно никого не пустят, – с досадливой гримасой сказал Эдька. – Не истери.

– Никто не убъет Серегиного отца, пока Серега в тюрьме, – хмуро подтвердил Витя. – На кого они свалят вину? Сама понимаешь… Вот когда дядя Петя выйдет из больницы, ему могут устроить несчастный случай. Пока он в безопасности.

– Постой, Витек, – неожиданно вскинулся Эдька. – А ведь пока Серега был еще на свободе, они должны были попробовать… э-э… добить… Ну, если все так, как Грека говорит… Погодите-ка…

Эдька вытащил телефон и вышел из кухни. Я поняла, что в ожоговом отделении наверняка есть какой-нибудь очередной Пусик. Мы с Витей молча ждали.

– Надеждочка Николавна! – услышали мы из коридора. – Ой, узнали, да? Эх, не быть олигархом! Вопросик вам можно?..

Вернувшись через несколько минут, Эдька доложил:

– Приходила дамочка. За тридцатник, фигуристая, волосатая блондинка…

– Алла Потылицына – брюнетка, – хмуро напомнил Витя.

– Парик, – уверенно сказала я, ясно припомнив длинные светлые волосы, взметнувшиеся над перилами балкона читального зала в тот день, когда меня «аккуратно, но сильно» стукнули по голове…

– Словом, была баба, – продолжил Эдька. – Пыталась пройти в палату. Ее, конечно, перехватили и выперли. Там же все стерильно…

Они с Витей уставились на меня с каким-то странным выражением на лицах. Я даже поежилась слегка. Кажется, они начинали понимать, что я говорю не сплошную чепуху…

– Ч-черт! – Витя сильно ударил ладонью по столу. – Неужели все правда? Неужели все так, как Груня придумала?

– Не придумала! – возмутилась я. – Я сложила все факты, сложила как пазл, вот и все!

– Все равно! – На лице у Вити было отчаяние. – Не могу я поверить! Понять не могу! Столько смертей! Все из-за какого-то наследства? А деда Серегиного они зачем убили, ты можешь мне объяснить?

– Пока не знаю, – призналась я. – Может быть, он что-то узнал?

– Да просто это действует закон кукушонка, – авторитетно изрек Эдька.

– Какой закон? – теперь уже мы с Витей уставились на Эдьку.

– Закон кукушонка, – повторил Эдька, назидательно подняв палец. – Это биологический закон. Когда кукушка подбрасывает своего птенца в чужое гнездо, он всех остальных птенчиков выкидывает из гнезда и единолично завладевает, так сказать, кормовой базой. Так и здесь, с небольшой вариацией. За нашего «кукушонка» родители стараются, если конечно, Грека права… Помяните мое слово, они скоро всю семейку изведут, всех Лавровых… Чтобы наследство не делить… Закон природы!.. Кстати, – обратился он ко мне, – а бабку не они ли до реанимации довели? Может, ты-то и ни при чем?..

– Не знаю, – с сомнением сказала я. – Нина Владимировна выглядела очень плохо. Но это и понятно, после смерти Володи и Юрия Григорьевича… Нет, наверное, я все-таки виновата. Нельзя было к ней соваться тогда. Но я в тот момент ни о ком не думала, кроме Сережки…

– Типичное бабство, – не упустил случая уесть меня Эдька.

– Зато, если бы я этого не сделала, мы бы никогда ничего не узнали! – воскликнула я.

До меня до самой только сейчас дошло, что если бы я не довела бабку Сергея до сердечного приступа, медальон никогда не попал бы мне в руки, и мы так ничего бы и не узнали. Как же все переплетено в этом мире…

– Витя, – позвала я. – Ты что молчишь? Все подтверждается, все ложится в версию, нужно идти к следователю, который ведет Сережино дело, и все рассказывать!

Витя, уже некоторое время сидевший, уставившись в стол, поднял на меня глаза.

– Нам не с чем к нему идти, – сказал он. – Мы все равно ничего не докажем.

Теперь уже мы с Эдькой, раскрыв рты, уставились на Витю.

– То есть как?! – заорала я, так что Витя и Эдька вздрогнули. – Что значит – «не докажем»?! Достаточно сделать новый генетический анализ, и станет ясно, что ребенок, которого выдают за Володиного сына, на самом деле сын Севы Князева!

– И что? Это мошенничество и ничего больше. Они с Аллой в нем признаются, покаются, получат условное наказание, тем дело и кончится. Это мелочь по сравнению с несколькими убийствами. Они скажут, что после убийства Володи они подсуетились и придумали эту аферу. Они только воспользовались случаем, просто вклинились в череду Серегиных преступлений, хотели срубить деньжат, завладеть наследством, только и всего! А все убийства – на Сереге, там и улики, и мотив! А их самих с убийствами ничего не связывает.

– Но… – начала я, – но…

– Все, что ты обнаружила, Груня, – перебил меня Витя, – не позволяет снять с Сереги подозрения. У него нет алиби, на нем следы крови Володи, следы препаратов, которыми убили его деда и мачеху. Мы ничего не сможем доказать!..

В тяжелом молчании мы сидели и смотрели друг на друга…

В понедельник я вышла на работу. Витя с утра забирал меня из дома, довозил до библиотеки, провожал до моего отдела и уезжал по своим делам. Вечером он заезжал за мной и отвозил домой.

Оставшись одна, я запиралась на все замки и плотно задергивала шторы. Я категорически отказалась от предложения Вити пожить у них с мамой и от предложения Эдьки ночевать у них с тетей Женей. Мне не хотелось никого обременять собой и еще более не хотелось ни с кем общаться.

Конечно, друзья не оставляли меня в покое. Звонила Верка, звонил Витя. Эдька звонил во время своего дежурства, в перерывах между вызовами, и в красках описывал мне своих пациентов. Он считал, что это отвлекает меня от грустных мыслей и добавляет оптимизма. Но в конце концов наступала ночь, звонки смолкали, и я оставалась в тишине слушать вьюгу за окном и думать свои тяжелые думы.

На работе мне становилось легче, привычная обстановка отвлекала и расслабляла, и это было очень опасно. Расслабляться было нельзя, ведь меня не оставляли в покое не только друзья, враги не дремали тоже.

Я была уверена, что за мной следят, и никакие Эдькины насмешки и намеки на расстроенные нервы и бабские фантазии не могли меня переубедить. Ощущение чужого взгляда не покидало меня, а один раз, выходя из каталожного зала, я, по какому-то непонятному побуждению, оглянулась и ясно увидела в мельтешении библиотечного люда знакомый уже силуэт Злой Куклы.