Виктория Платова - После любви [litres]

О, боже! Если бы я бежала в Марокко с Японских островов и (по определению) была бы японкой, то зеркало в ванной отразило бы широкий рукав кимоно, прикрывший смущенное хихиканье. Но в зеркале я вижу только русскую, она не сумела ни покорить, ни удержать ни одного мужчину. И нет никаких предпосылок, что бритые ноги и кое-что еще сумеют переломить ситуацию. « Откровенно говоря, дорогая, мне совершенно наплевать», – нечто подобное говаривал Ретт Батлер Скарлетт О’Хара, цитата номер один в мировом кинематографе. Алекс Гринблат знаком с ней наверняка.

Я – русская. Я все еще русская.

Несмотря на въевшийся в кожу загар, несмотря на заметно (но не кардинально) посветлевшие на южном солнце волосы, глаза, наоборот, стали намного темнее, а у краешков губ… у краешков губ появились морщинки, как долго я не рассматривала себя в зеркале?

Три года.

Столько же времени меня не волновала небритость ног, потому и станком я не разжилась.

Ха-ха, станок можно было бы одолжить и у толстяка – и это второе воспоминание о Доминике. Не хочу больше думать о нем! Не хочу!

…Станок и два лезвия к нему обнаруживаются в стеклянном павильончике напротив отеля – у Джумы, брата Фатимы, мелкооптового торговца. Ассортимент павильончика не поражает разнообразием: сигареты, брелки для ключей, магнитные нашлепки на холодильник (обычно это верблюды в фесках с надписью «Coca-Cola»), прокладки, зубная паста, просроченное бисквитное печенье, фисташки в пыльных пакетиках и огромное количество бутылок с питьевой водой, торговля водой идет особенно бойко.

У Джумы я покупаю прокладки.

А теперь добавился еще и станок с двумя лезвиями, я полна решимости явиться на свидание с Алексом во всеоружии.

Я все еще пребываю в заблуждении, что это – свидание.

– Хотите, отправимся куда-нибудь вечером?

– Хочу.

«Хочу» – ключевое слово, его можно трактовать как угодно, вот только время, когда наступит «хочу», Алекс не уточнил.

Заодно не мешало бы узнать, когда начнется и сам вечер в понимании Алекса. Шесть – слишком рано, если я постучу в его номер в шесть – он точно запишет меня в нимфоманки (плюс бритые ноги и кое-что еще ). Семь выглядит предпочтительнее, в семь я сойду за скучающую интеллектуалку в поисках собеседника (плюс бритые ноги и кое-что еще), еще один добавленный час окружит меня легким ореолом любительницы приключений, а до девяти…

До девяти можно и не дожить.

И будут ли в девять мои ноги таким же гладкими, как сейчас?

Нужно было воспользоваться эпилятором, но эпиляторы в забегаловке Джумы не продаются.

Перебрав все возможные варианты, я останавливаюсь на половине восьмого: все еще интеллектуалка, но и любительница приключений тоже. Именно в полвосьмого я тихонько стучу в номер Алекса – чтобы получить в ответ надменную тишину.

Тук-тук. Я не верю своим ушам.

Тук-тук. Я не верю своим глазам.

Тук-тук-тук. Он обманул меня, поганец, сукин сын!

Никчемное шелковое платье сразу же начинает жать мне в плечах, никчемная шаль удавкой затягивается на шее, никчемная сумочка для коктейля веригами повисла на сгибе локтя. Я вот-вот свалюсь со шпилек, купленных в Гостином дворе четыре года назад, за это время шпильки успели выйти из моды и снова зайти в нее. С черного хода. К Алексу Гринблату с черного хода не подберешься.

– Алекс? – просительно блею я. – Алекс, вы там?

Глас вопиющего в пустыне.

– Если вы там и не открываете, то знайте – вы сукин сын. Поганец. Дерьмо.

Le merde, со смаком произношу я, следом за le merde выплывает l’amour, теперь они идут ноздря в ноздрю, быстрым аллюром, хвосты развеваются, гривы спутаны, кто бы мог подумать, что в моей душе эти кобылки выступают дуэтом! И одна уже неотличима от другой.

Я не влюблена.

Но мне очень хочется влюбиться.

Тем более теперь, когда я наконец-то побрила ноги. Не пропадать же добру! Первые несколько шагов на шпильках даются нелегко, но до лестницы я дохожу в сносном темпе: не быстрый аллюр, но уже кое-что.

…Алекса нет ни в холле, ни на ресепшене, и слава богу, что нет. Я пока еще нахожусь в часовом поясе интеллектуалок, отличающихся тем, что никогда не устраивают пошлых бабских сцен, а меня так и тянет закатить сцену. Или курнуть травы. Или напиться. Или совершить какую-нибудь вселенскую глупость, воспоминания о которой будут согревать меня в почтенном возрасте charmante petite vieille. Воспоминания – отличное топливо, только они никогда не заканчиваются, а если угли начинают тлеть – в загашнике всякий раз найдется парочка сухих поленьев с любовными отметинами, сколами от преданной дружбы и пустотами, забитыми сувенирной продукцией стран Карибского бассейна с полуистлевшей куклой вуду во главе, она так и не пригодилась. Парочка сухих поленьев – и дело сделано, огонь снова весело гудит в топке, единственная опасность, подстерегающая всех, кто греется у открытого огня воспоминаний, – можно угореть.

…«ЛА СКАЛА».

Конечно, я отправляюсь именно туда.

С почти истерическим желанием напиться. Или курнуть травы. Или совершить какую-нибудь вселенскую глупость. Смехотворное препятствие в виде формулы «для глупости нужны двое»нисколько меня не смущает. Второй обязательно найдется. Я убеждаюсь в этом, слегка приоткрыв дверцу в респектабельный вертеп: абсолютно пустынный днем, сейчас он полон народу, в основном – европейцами, в основном – мужчинками. Официанты не исключение, нерасторопную утреннюю Кондолизу сменили бойкие гибкие мальчики с порочными физиономиями жиголо, представить их совершающими утренний намаз весьма затруднительно.

Еще один – главный – жиголо расположился у танцпола, настоящий восточный красавец, внучатый племянник Пророка, одного взгляда на его подвижное, тонко выписанное лицо достаточно, чтобы тотчас же принять ислам и всю оставшуюся жизнь посвятить борьбе с неверными. Странно, что он до сих пор не уехал в Европу, что до сих пор не кадрит толстомясых зажиточных шведок или сексуально озабоченных швейцарок, что вместо всей этой уймы прелестей ему досталась одна, к тому же довольно сомнительная – развлекать залетных посетителей песенками из репертуара Брайана Адамса.

И пусть его, Брайан Адамс много лучше Брайана Ферри. А так же Фила Коллинза и Элтона Джона с его дурацкой коллекцией очков.

Голос у парня и правда неплохой, быть может – слишком сладкий, от такого голоса легко не отделаешься, не избавишься, он застревает в зубах, подобно ириске, сколько ирисок можно съесть за раз? Жюль и Джим, горнолыжники из отеля, – вот кого я вижу за ближайшим ко мне столиком.

Джим сосредоточился на певце, в то время как Жюль окучивает миниатюрную девицу. Она – самая настоящая секси, релаксирующая Эммануэль, Барбарелла в изгнании, такая никогда бы не напялила на себя шелковое платье, никогда бы не набросила на плечи шаль, приобретенную по случаю на городском пляже по умопомрачительной цене семьдесят пять дирхам, уж не завидую ли я юному созданию? Ее блестящим волосам, спадающим на грудь крупными кольцами; ее умению обходиться без сумочки для коктейля, умению носить в ушах всякую дрянь с таким шиком, как будто это – бриллианты, уж не завидую ли я? Нисколько. Скорее я преисполнена сочувствия к Жюлю: прежде чем приступить к окучиванию, ему не мешало бы ознакомиться с инструкцией, они прилагаются к каждому серийному образцу Барбареллы-Эммануэль.