Виктория Платова - После любви [litres]

– Держитесь за мной, мадам!..

Не так-то просто это сделать: люди все прибывают, и мне приходится прикладывать усилия, чтобы не потерять юнца в сонме напирающих друг на друга человеческих тел. Пожалуй, я погорячилась, с ходу обозвав его мошенником: слишком уверенно он движется, пробивая себе дорогу и просачиваясь во вновь и вновь открывающиеся пустоты. В какой-то момент я вижу курчавую голову Хакима – хороший повод, чтобы избавиться от своего неожиданного провожатого. Мне внезапно расхотелось идти неизвестно куда и неизвестно зачем; о том, что произошло на каменной макушке форта, мне сегодня же расскажет Фатима. Или Наби. Или Джума – не стоит лишать их удовольствия поведать историю таинственного магрибского жертвоприношения первыми.

Мне удается сделать шаг в сторону Хакима, я готова окликнуть его. Но мальчишка, зорко следящий за тем, чтобы заветные сто дирхам не исчезли в неизвестном направлении, тут же выныривает рядом со мной и бесцеремонно хватает за руку:

– Не отставайте, мадам!

– Хорошо, хорошо…

Должно быть, я не первая, кого он ведет сквозь толпу. Эта мысль осеняет меня, когда мы наконец-то выдвигаемся на передовые рубежи. Наверняка было еще несколько ранних европейских пташек и они не смогли отказать себе в завтраке с видом на… с видом на резню? на страшное преступление? Хасан окончательно меня запутал. Зачем только я согласилась на предложение мальчишки? Я ведь не преследовала цели оказаться в авангарде зевак, я вообще не хотела влезать в толпу, я шла по своим делам и думать не думала, что окажусь втянутой в сомнительную затею. Если отдать чумазому открыточнику сто дирхам, то на орехи не останется ни гроша и придется любоваться воздушными змеями на пустой желудок.

Толпа заканчивается неожиданно.

Вернее, разбивается об одинокого жандарма в светло-песочной форме. Метрах в пяти стоит еще один, чуть поодаль – еще двое, о чем-то оживленно болтающие друг с другом. Оцепление перекрывает улицу у перекрестка с домом дядюшки Исы, здесь же, на перекрестке, стоит несколько велосипедов (принадлежащих, очевидно, кому-то из жандармов, – на машине сюда ни за что не подъехать, слишком узко пространство между домами). Из глубины улицы то и дело всплывают все новые и новые песочные мундиры, и голубые мундиры, а ведь вчера вечером здесь не было никого.

Никого.

Кроме меня и Фрэнки.

Черт. Черт.

– Подождите здесь, – командует мальчишка.

Я киваю головой, чувствуя, что ноги становятся ватными, а в животе образуется ком, стремительно движущийся к горлу. Фрэнки не вернулся в отель вчера вечером, во всяком случае, в половине первого его не было, ну что за бред? – если он не явился в половине первого, то это совсем не означает, что он вообще не пришел. Чуть-чуть позже или намного позже – не важно. Чуть-чуть по-арабски будет швайя-швайя. Забавное словечко, одно из многих забавных словечек, и что могло случиться с Фрэнки? И какое мне дело до Фрэнки, здорового парня, способного постоять за себя? Я знаю только, что вчера мы были здесь, – и ничего криминального в этом нет.

Швайя-швайя.

Мальчишка уже о чем-то шепчется с жандармом, стоящим в оцеплении вторым. А я никак не могу отделаться от дурацкого, кретинического швайя-швайя, оно прилипло к языку не хуже орехов, забило рот слюной – то ли сладкой, то ли горькой, определить невозможно.

Швайя-швайя. Швайя-швайя.

Маленький торгаш возвращается – его движения замедленны, как будто речь идет о съемке в рапиде, его приближение неотвратимо. Что со мной и почему я так боюсь этого приближения?.. Только вчера Ясин говорил о своем сне. Сне, предвещающем несчастье бедной русской дурочке, натурализовавшейся в Марокко под экзотическим именем Саша́ Вяземски. Ночью, в полной темноте, я счастливо избежала кошек, но утром увидела сразу двух.

Швайя-швайя.

– Сто пятьдесят, – говорит мальчишка, съемка рапидом продолжается, артикуляции никак не поспеть за словами, она вступает с ними в явное противоречие, с-т-о-о п-я-а-т-д-е-е-с-я-а-т.

Вэри демократик прайс.

– Сто пятьдесят? Но ты же говорил – сто.

– Он просит сто пятьдесят.

– У меня нет ста пятидесяти, – я выдыхаю с облегчением. – Так что будем считать, что сделка не состоялась.

Я бы покинула опасное место немедленно, но ноги не слушаются меня, драгоценные секунды, когда еще можно было что-то изменить, выбраться отсюда и послушать рассказ о «страшном преступлении» в прекрасном далеке отеля «Sous Le Ciel de Paris», потеряны. Успокойся, Саша́. Успокойся и возьми себя в руки. Немного усилий, и тебе удастся сдвинуться с места. Совсем немного усилий. Совсем чуть-чуть.

Швайя-швайя.

Проклятье!..

– Извини, что пришлось тебя побеспокоить. Ты ведь торгуешь открытками на площади, правда?

– Да.

– Я забегу к тебе на днях. Куплю целый десяток. Обещаю.

Ну слава богу! Мне удалось сделать первый шаг! А затем – еще один. Если так пойдет и дальше, то скоро я выберусь из этого наполненного жандармами вертепа.

– Подождите, мадам! – Маленький наглец перекрывает мне дорогу в тот самый момент, когда желанная свобода совсем близка. – Подождите!

– Ну что еще?

– Давайте вашу сотню.

– Но…

– Давайте.

Я слишком слаба и слишком напугана самыми страшными предчувствиями, чтобы сопротивляться. Как в тумане, я лезу в карман джинсов за сотенной, как в тумане протягиваю ее мальчишке. Дело сделано, теперь и захочешь – не отступишь. Я как будто смотрю на себя со стороны: юркий арабчонок и покладистая белая mademoiselle (о нет – madame!), арабчонок держит madame за руку и подводит к полицейскому в светло-песочной форме; между обоими мужчинами – большим и маленьким – наблюдается некоторое сходство, они и вправду братья, черноголовые, смуглые, с плутоватыми лицами, с четко очерченными губами, старшему достанется восемьдесят монет, младшему – двадцать.

Так или примерно так.

– …Пойдемте, мадемуазель, – галантно шепчет мне на ухо полицейский.

Мадемуазель – каждый видит меня по-своему, каждый интерпретирует меня, как посчитает нужным, но даже сто дирхам не сделают меня подружкой Спасителя мира, никотиновой мечтой ковбоя Мальборо или тем связующим звеном, что позволяет доктору Джекилу и мистеру Хайду уживаться в одном теле.

Даже сто дирхам. Даже тысяча.

– Только недолго, – продолжает шептать любитель легкой наживы. – Вы же понимаете…

– Конечно. А что здесь произошло?

– Убийство.

Не мифическая «резня», не совсем уж расплывчатое «страшное преступление» – убийство. Слово произнесено, от него у меня бегут мурашки по спине и деревенеют пальцы.

– Вы ведь туристка?

– Не совсем. Я живу в Эс-Суэйре. Уже несколько лет.