Виктория Платова - После любви [litres]

Никаких других цифр нет.

Каким образом спички оказались в моей сумочке? Кто бросил их туда, и главное – когда? Если уже после того, как я вернулась в отель, – не так обидно, пусть их. А если нет? Если в то время, когда я изнемогала от тьмы и рокота океана – они лежали между помадой и расческой с деревянной ручкой? И я могла бы ими воспользоваться и осветить себе путь, и поднять бритву, которой перерезала горло несчастного живчика Фрэнки…

Стоп.

Я не убивала Франсуа Пеллетье.

А если бы даже убила – то никогда бы не оставила орудие преступления рядом с трупом. Не такая я дура. Пусть и не хладнокровная убийца, – но я не дура. И могла бы справиться со спичками половчее, чем тот, кто выпотрошил картонку и стер полоску серы. Пустая картонка – почему она пуста? Смысла в пустой картонке не больше, чем в футболках с надписью «Рональдо» и «Рональдиньо».

По полтора доллара за штуку.

Тот, кто оставил спички в моей сумочке, знал больше, чем я.

Я не уверена в том, что

не убивала Франсуа Пеллетье.

Люди меняются с возрастом, люди меняются под грузом обстоятельств, а вместе с ними претерпевают изменения и их фобии; что, если моя полуобморочная ненависть к темноте, слепая невозможность справиться с ней, тоже подверглась корректировке? И вызвала острый психоз, в результате которого я ночью пришила Фрэнки бритвой, исчезнувшей днем.

И благополучно забыла об этом. А безупречный следователь-араб с безупречным пробором в волосах и безупречным французским просто пытается напомнить мне, что произошло на самом деле. Одно из двух: либо я

не убивала Франсуа Пеллетье,либо

я его убила.

Разница между этими двумя утверждениями невелика, это почти одно и то же утверждение – только рисунок петель разный, частица «не» – вот дополнительный стежок. Следователь – милый человек, совсем неглупый человек, я представляю его не иначе как читающим романы Франсуазы Саган и слушающим песенки Sacha Distel в свободное от работы время. Страна его мечты – Франция, так же, как Голландия – страна мечты Фатимы.

А еще я представляю Фрэнки – таким, каким мельком увидела его утром после убийства: левое колено подогнуто, левая рука вытянута вперед, скрюченные пальцы тщетно пытаются ухватить пустоту перед собой.

«Я в полном дерьме», – сказал он кому-то по телефону, прежде чем умереть. Куда делся этот чертов телефон? Он мог бы свидетельствовать в мою пользу, хотя от подобных показаний нет никакого толку. Нажмешь кнопку с цифрой «один» – и выскочит официант из «Ла Скала» – со сдачей смены в половине двенадцатого, с парафразом на тему «Лучшее шампанское для моей любимой девушки», с парафразом на тему «Клиент был заметно расстроен, когда расплачивался».

Неужели Фрэнки сэкономил на чаевых?

Под цифрой «два» идет Иса Хаммади. Дядюшка Иса. Хренов специалист по фенхелю и кайенскому перцу с секундомером в руках. Дядюшка Иса, прикормивший меня пахлавой, усыпивший бдительность россказнями об автокатастрофах, о падении продаж пряностей в двадцатом округе Парижа; «марокканец всегда ждет гостей», как же! Гости с полицейскими удостоверениями оказались предпочтительнее. Дядюшка Иса – идеальный свидетель.

Незаинтересованное лицо.

К тому же он хорошо ориентируется во времени.

Кто там под номером «три»? Фатима?.. Жюль и Джим?

Оба присутствовали на первом допросе, по удовлетворенной физиономии Жюля было видно, что это он раскрутил дело и навел марокканских недотеп на след, что это он обнюхивал мое платье и рылся в моей сумочке, что это он, взвесив все обстоятельства, присоветовал снять с меня отпечатки пальцев (марокканские недотепы еще не скоро бы на это решились), что это он – великий Мегрэ, что это он – великий Коломбо из фильмов про Коломбо. Джим, как всегда, оставался бесстрастным. Жюль – другое дело. Жюль до сих пор помнит свой неудачный наскок на девицу из ресторана (и даже не столько его, сколько то, что я – я! – присутствовала при этом). Я стала нежелательной свидетельницей его поражения, а что происходит с нежелательными свидетелями – известно из фильмов про Коломбо.

Ненавижу боулинг.

В жизни не прикоснусь к шару, в жизни не взгляну на кегли, мой следователь-араб гораздо симпатичнее Жюля и Джима. Терпимее и добрее. Он сделал все, чтобы мой переход из категории свидетелей в категорию обвиняемых произошел плавно и – по возможности – безболезненно. Метафоры и сравнения этому способствовали. Мягкий, как пахлава, юмор – способствовал. Изяществу, с которым в его руках возникали заключения экспертиз, фотографии с места преступления и вещдоки разной степени важности, позавидовал бы любой иллюзионист.

Так почему я отпираюсь?

Я все еще не уверена, что это я убила Фрэнки.

Я все еще блуждаю в потемках на смотровой площадке старого форта, но надежда на то, что удастся нащупать стену и получить точку отсчета, становится все призрачнее. Если бы я видела контуры предметов, как любой нормальный человек! – но нет, контуры приходится угадывать, хуже того – домысливать. Кому помешало мое растительное существование в Эс-Суэйре? Кому понадобилось подставлять меня таким чудовищным образом? Кто так ненавидел меня?

Я прожила тридцать лет своей жизни вдали от ненависти – личность слишком незначительная, чтобы вызвать у кого-то столь сильное чувство.

«Оставь меня в покое, идиотка!»– сказал мне человек, которого я любила, но и это – не ненависть. Раздражение, злобное бессилие, желание поскорее избавиться от ненужной вещи (заснятой на сентябрьскую пленку, когда она еще была нужной) – не ненависть.

Искать корни произошедшего в чьей-то ненависти – занятие мало конструктивное. Путь, ведущий в тупик. Что-то подсказывает мне: мои отношения с истинным убийцей похожи на мои отношения с именем следователя-араба, которое я упорно не желаю запоминать.

Ничего личного.

Я просто оказалась в нужное время в нужном месте, я – самая подходящая кандидатура: иностранка в чужой стране, случайно возникшая на пути человека, которого нужно было убрать: на пути Фрэнки. Взрослая девочка, которая до сих пор способна потеряться в темноте, которая до сих пор абсолютно безоружна перед ней. Кто-то, неизвестный мне, все хорошо продумал и все рассчитал. И предусмотрел все возможные случайности. Наш поход к старому форту, например.

Но, черт возьми, мысль о форте возникла совершенно спонтанно! И была озвучена за несколько минут до того, как мы с Фрэнки покинули «Ла Скала»! Кто мог услышать ее в гуле вечернего ресторана, кто мог связать концы с концами, кто мог за несколько минут подготовить плацдарм для убийства? Простому человеку это не под силу.