Джоди Линн Андерсон - Искра в ночи [litres]

Но вчера ночью, когда я спустилась в кухню попить молока, в кладовке что-то шуршало. Сперва я решила, что это мышь, но потом различила приглушенные всхлипы. Стены у нас в доме тонкие, и мама закрылась в кладовке внизу, чтобы не разбудить нас с Бизи своим плачем.

Опять поднялся ветер. Я уже начинаю тихо ненавидеть шум ветра.

5 июня 1934 года

Сижу на камне у пруда, который теперь превратился в грязевую яму. Надо идти убираться в курятнике, но я тяну время. Солнце жарит вовсю, легкий ветерок не приносит прохлады. В дальнем конце двора вертится мельница, но ее колесо не вспенивает воду: просто скрипит, месит грязь. Но даже сейчас здесь красиво. Кажется, если как следует приглядеться, можно заглянуть за край земли.

Я читала «Джейн Эйр», но книжка закончилась слишком быстро. Изнывая от скуки, я решила прочесть все книги из маминой библиотеки, но при таких темпах мне их не хватит и на полгода. Купить новые книги мне не на что, и придется сидеть и разглядывать стены.

Шкипер с Галапагосой грызутся, как пожилая семейная пара. Мы больше не выпускаем Шкипера со двора, потому что на прошлой неделе Блинкера, пса Чилтонов, унесла буря. От скуки Шкипер пытается пасти Галапагосу. Прямо сейчас она смотрит на него если не с отвращением, то с презрением уж точно. Галапагосу никто не заставит делать то, что ей не по душе.

Теперь, когда я нашла ту открытку, я по-другому взглянула на Галапагосу. Мама поселила ее на лучшей стороне пруда и соорудила ей несколько деревянных навесов, чтобы защитить от солнца. И хотя нам приходится экономить на всем – у нас осталось всего три курицы и одна тощая корова, – мама старается, чтобы черепаха ни в чем не знала нужды. Она каждый день носит ей свежую воду: чтобы Галапагоса пила и охлаждала лапы. Мама делится с ней помидорами из нашего скудного урожая, ежевикой, которую ей удается найти или купить, и чахлым салатом-латуком, что худо-бедно растет в огороде.

– Она еще подросток, – говорит мама. – Ей надо хорошо питаться.

И Галапагоса ведет себя как королева. По утрам она любит греться на солнышке, а ближе к полудню прячется в тень и наблюдает, как мы работаем, и тянет шею, как будто смотрит захватывающий спектакль.

Но я начала эту запись вовсе не из-за Галапагосы, а из-за того, что сказала миссис Чилтон, когда заходила к нам утром. Она стояла у нас в кухне и держала двух своих младших детей, чтобы они не приближались к Бизи, старательно и напоказ кашлявшей на свою куклу. Чтобы никому даже в голову не пришло с ней играть. (Бизи кашляет уже несколько месяцев и нередко использует этот кашель для своих не всегда добрых целей.)

Воздух в кухне чуть ли не искрился от накопленного электричества, как это часто бывает перед пыльной бурей. Перемещаясь по тесной кухоньке, мы старались не прикасаться друг к другу, чтобы и вправду не высечь искру. (Известны случаи, когда во время особенно сильных бурь от статики в воздухе заводились машины.) Впрочем, у миссис Чилтон семеро детей, и волосы у нее постоянно выглядят так, словно ее тряхануло током. Она однажды сказала маме: «Кэти с виду невзрачная, зато работящая». Но я на нее не в обиде. Когда человек так устает, он уже мало что соображает.

– Дэвид хочет податься на запад, – небрежно проговорила она, отпив чай. Как будто это был какой-то пустяк, едва ли стоивший упоминания. – Говорит, что он больше не выдержит в этом отравленном воздухе. Он беспокоится за малышку Лиззи.

– Какой еще запад? – спросила мама скучающим голосом, словно не знала, что такое запад и, собственно, не стремилась узнать. Она так яростно месила тесто, будто мстила ему за какую-то смертельную обиду. День начался весело. С утра пораньше Бизи оборвала простыни, которые мы вчера весь день крепили на окна, и свалила все на Шкипера. Когда мы спросили, откуда тогда взялись на простынях отпечатки ее грязных рук, она бухнулась на пол рядом со Шкипером, подняла его переднюю лапу и принялась убеждать нас, что подушечки собачьих лап совершенно не отличались от человеческих ладоней. Шкипер – ее лучший друг, но она постоянно сваливает на него вину за свои многочисленные проказы.

– Так я ему и сказала. Ехать на запад – все равно что бросаться в черную дыру. На что мы будем там жить? И люди на западе нас ненавидят.

И это правда. Они называют нас «оки» [3] Так называли в 1930-е гг. беженцев с территорий, подверженных пыльным бурям, в том числе из штата Оклахома. независимо от того, из какого мы штата на самом деле. Они принимают специальные законы, чтобы не пускать нас к себе.

Мама откинула волосы со вспотевшего лба.

– Погода скоро изменится.

– Так я ему и сказала, Бет, – кивнула миссис Чилтон. – Помяни мое слово, пока я жива, мы никуда не уедем из нашего дома. Я лучше умру, чем уеду. Здесь наш дом.

Мама продолжала молча месить тесто. Говорит она мало, все больше слушает, и поэтому люди считают, что она с ними согласна – или не согласна, в зависимости от их собственного настроения. Но я знаю, что мама никогда не покинет Ханаан. Каждый раз, когда я завожу разговор, что нам надо скорее отсюда уехать (пока мы тут не утонули в пыли), она находит тысячи причин, по которым это никак невозможно: у нас нет денег, нет почти ничего, что можно продать, и в больших городах жизнь нисколько не лучше – работы нет [4] Речь о Великой депрессии – мировом экономическом кризисе, продолжавшемся с 1929 по 1939 г. , люди торгуют на улицах, чтобы хоть как-то выжить, повсюду свирепствует инфлюэнца, и мы никого там не знаем. Все так, я не спорю. Но я все равно с ней не согласна.

– Этот город когда-то был раем, – говорила она много раз, – и он опять будет раем, только нужно чуть-чуть потерпеть. – Она встряхивала головой, словно пытаясь сбросить уныние. – Мы пережили плохие годы. Скоро наступят хорошие. Бог в своей доброте не допустит, чтобы люди страдали без меры. Вечно тебе не сидится на месте, – добавила она.

Миновало четыре года с тех пор, как все началось и прекратились дожди. Небеса пересохли не сразу. Сначала – лишь две-три недели сухой погоды. Легкие облачка пыли. Кажется, еще вчера на полях колосилась пшеница – до самого горизонта.

Я помню то время, когда мне представлялось, будто мы – самые счастливые люди на свете. Все было понятно и просто, и казалось, так будет всегда. Мы встречали других людей – они приходили в наш город в поисках работы, но не получали ее по причине сомнительной биографии, или из-за предрассудков по поводу их цвета кожи, или просто из-за неопрятного вида, – и мы с ними были словно из разных пород людей. Везучие и невезучие. Люди, которые от рождения были счастливы и процветали, и которые нет. Так нам казалось. По глупости.

Было время, когда мама мне говорила, что мечтает вернуться в Англию, снова увидеть места, где прошло ее детство. И я ей верила. Но теперь у меня есть подозрение – даже если не принимать во внимание пугающую неизвестность за пределами Ханаана, – что мама больше не верит, что может быть счастлива. Для нее счастье – это воспоминание, а не то, к чему надо стремиться.