Джоди Линн Андерсон - Искра в ночи [litres]

Тем же вечером я написала маме. Просто коротенькое письмо, чтобы сообщить ей, где мы и что у нас все в порядке, и попросить передать это тебе. Но я не стала писать, что сказал врач. Сейчас, по прошествии времени, я уже и не знаю, правильно ли поступила, что ничего ей не сказала. И извиняться я тоже не стала. Я все еще злилась; и эта злость пересилила чувство вины. Да, я по-прежнему чувствую себя виноватой, что уехала, ничего никому не сказав. Но опять же, если бы она знала, что мы собрались уезжать, она никогда бы нас не отпустила.

В первые недели в Нью-Йорке самым большим потрясением для нас стало отсутствие неба. Здесь ты его не увидишь, пока специально не задашься целью – может быть, ты это помнишь. Даже сейчас я смотрю из окна на кирпичную стену напротив. Как человека, который вырос среди необозримых просторов, меня это смущает и даже немного пугает. И я никак не могу привыкнуть к окружающей каменной серости.

Но есть и хорошие стороны: электричество здесь явно не экономят. В городе так много света, что можно подумать, мы живем внутри созвездия. И театры, и музыка, и развлечения… Люди так жадно поглощают жизнь, словно ее скоро не станет. Можно всю ночь не ложиться спать, и никому нет до этого дела. Можно делать практически все, что угодно, и никому нет до этого дела; ощущение такое, как будто даже господь бог не разглядит тебя в этой толчее. Нью-Йорк – это место, которое разбивает тебе сердце и одновременно кружит голову.

Когда мы только приехали, временами здесь было так холодно, что, клянусь, я буквально физически ощущала, как кровь стынет в жилах и превращается в лед. Я думала, что в Канзасе бывают морозы, но этот холод не идет ни в какое сравнение с тоннелями каменных улиц, продуваемых студеным ветром. А когда осень закончилась и началась зима, Бизи сделалась уже совсем вялой, и ей стало хуже. Это сводило меня с ума: как будто держишь в руках крошечный огонек чужой жизни, самой дорогой тебе жизни, и надо как-то его сберечь, а тебе даже не на кого опереться. Не к кому обратиться за помощью. Мне постоянно казалось, что у меня в животе полыхают раскаленные угли.

Каждый раз, когда Бизи становилось хуже, я «забалтывала» ее, вспоминая о Ханаане. Я подробно описывала тот день, когда мы вернемся домой, примчимся на собственном авто по шоссе или приедем на поезде, в вагоне первого класса, если вдруг неожиданно разбогатеем… Мы на секунду задержимся на повороте на Джерико-роуд, откуда уже открывается вид на дом. В реальной жизни я водила ее на прогулки к реке Гудзон, чтобы она подышала воздухом, и мы гуляли на улице, пока наши лица не замерзали настолько, что, казалось, они сейчас просто отвалятся.

Все дело в том, что уже в самом начале стало понятно, что Нью-Йорк совершенно не «наше» место.

– Он совсем не такой, как я себе представляла, – однажды сказала мне Бизи. – Мы здесь потускнели и не искримся.

Я рассмеялась и сказала, что это глупо. Но теперь я пришла к убеждению, что место и вправду воздействует на человека, и в то время как город сиял огнями, мы сами день ото дня становились все более тусклыми и невзрачными.

– Нам нужна мама, – сказала Бизи.

Тогда я еще не простила маму настолько, чтобы согласиться с Бизи. Я думала о Ленор, которая любила меня и маму.

А потом я потеряла работу, когда уснула прямо на рабочем месте после бессонной ночи с Бизи. Найти другую работу я не смогла – слишком много отчаявшихся людей стремятся к одной и той же цели. В первый раз, когда мы стояли в очереди за хлебом для безработных, я расплакалась прямо там. От унижения, от безысходности, от пугающего осознания, что город нас губит. Город нас не принимает.

Я уже стала прикидывать, как нам вернуться домой.

И вот тут мы познакомились с Софией Ортис.

В тот же день, позже

Однажды утром она вошла в нашу кишащую крысами квартирку с большим чемоданом и гордо поднятым подбородком – словно вошла во дворец. Короткая стрижка под мальчика. Единственный чемодан с одеждой. Но выглядела она так, как будто владела всем, что попадало в ее поле зрения.

– София, – представилась она и пожала нам с Бизи руки так крепко, что чуть не переломала кости. Она только что приехала в город и сняла в комнате угол, который украсила всем, чем смогла: веточками, найденными в парке, подобранными на улице разноцветными стеклышками и другими штуковинами, – так что он смотрелся вполне симпатично и очень уютно.

Первым делом она принялась вычищать всю квартиру, даже те ее части, что принадлежали другим жильцам. Никто не сказал ни слова против. Наоборот, все прониклись к Софии симпатией. Когда кто-то из наших соседей спросил ее, почему она так коротко обрезала волосы, она подула на свою челку и сказала:

– Они мешались.

Временами она исчезала из дома на несколько часов кряду, а однажды вернулась и сообщила, что ее приняли на работу в конюшне на окраине города.

Она стремилась помочь всем жильцам дома, давала советы и уделяла внимание каждому по отдельности, обсуждала политику, читала газеты тем, кто либо вообще не умел читать, либо читал только по-испански. Именно София рассказала нам о правительственных проектах, призванных возродить земли Канзаса: правительство выкупало обширные участки и засеивало их травой, разъясняя фермерам, как надо ухаживать за почвой, чтобы она не выветривалась, и все стало, как раньше.

Мы с ней поладили сразу, но мы все были заняты собственным выживанием (я практически полностью исчерпала наши стремительно тающие сбережения), мы с ней толком и не разговаривали до той ночи, когда Бизи страшно раскашлялась и никак не могла перестать. Она кашляла несколько часов кряду.

София вышла из-за занавески из простыней – сонная, растрепанная и, как мне показалось, раздраженная – и скрылась в кухне. Вскоре она вернулась с металлической миской, полной кипятка.

– Можно? – спросила она. Ее волосы были взъерошены, лицо помято со сна.

Я молча кивнула.

Она наклонилась над Бизи, накинула ей на голову одеяло и просунула под него миску с горячей водой.

– Дыши, – сказала она, и Бизи задышала, втягивая в себя воздух и выталкивая его хриплыми толчками. – Постарайся дышать как можно глубже.

Бизи стала дышать медленнее, и ее кашель немного утих.

– Я сейчас, – сказала София. Через минуту она вернулась с небольшой коричневой сумочкой, из которой достала маленькую склянку с какими-то специями и еще одну склянку с медом. Потом налила в жестяную кружку немного горячей воды, высыпала в нее специи и добавила две ложки меда.

– Шафран помогает, – сказала она.

– Ты врач? – спросила я. Хотя она была молодая, моя ровесница, в ней ощущалась уверенность опытного человека, знающего все на свете.

Она рылась в сумке, перебирая склянки в поисках нужных снадобий.