Стив Кавана - Защита

Когда лимузин отъехал от тротуара, я заметил, что припаркован он был у того самого мексиканского ресторанчика, в котором мы с Гарри впервые встретились и разделили трапезу. При той встрече Гарри фактически предложил мне работу. До тех пор у меня в жизни ни разу не было честной работы. И не нужна была, и не хотелось. Мама же моя, с другой стороны, всегда считала, что я работаю юристом, хоть и на подхвате, без диплома. На следующий день после встречи с Гарри я навестил ее в больнице. С каждым годом после смерти отца она все больше сдавала. Каждую неделю я исправно приносил ей деньги, так что мама могла не работать – но от этого, по-моему, было только хуже. Она редко вылезала из кровати раньше полудня, прекратила общаться с подружками. Даже чтение, и то забросила.

В тот день, последний день, она выглядела совсем изможденной. Кожа на лице так истончала, что, казалось, вот-вот порвется. Губы сухие и потрескавшиеся, взмокшие волосы прилипли к коже. Врачи говорили, что точно не знают, откуда вся эта потеря веса, боли, кашель. Ставили все – от рассеянного склероза до рака и обратно.

Где-то глубоко внутри себя я знал, что ее убивает.

Потеря.

Когда отец умер, она продолжала жить – ради меня. Никогда много не плакала – не хотела, чтобы я видел ее боль. Но при всех ее усилиях я знал. Знал, что она уже мертвая изнутри. Как только я начал делать хорошие деньги и мама решила, что у меня хорошая работа, она типа как остановилась. Почти так, как будто закончила свою работу. Подняла меня, а теперь настала пора уходить. Уходить туда, где она опять будет с папой. И стала медленно умирать от разбитого сердца.

Глаза ее осветились, когда я принес ей цветы. Она обожала цветы.

Взяла меня за руку, и я увидел, как на щеке ее блеснула слезинка.

– Ну как ты, мам? Боли поменьше?

– Нет. Ничего не болит. Я так рада… У меня такой большой сын, и когда-нибудь он обязательно станет знаменитым адвокатом…

Ее радостная улыбка словно врезала мне под дых. Я просто не мог ей все рассказать. Не важно, сколько раз я ей втолковывал, но она все равно не понимала, что, будучи юристом без диплома, я вовсе не обязательно со временем дорасту до адвоката. Она просто не слушала. Ей хотелось мечтать, кем станет ее сын, и в конце концов я просто на это забил. Если б я признался, что никакой я не юрист-недоучка, а мошенник, который притворяется адвокатом, чтоб ловчей надувать страховые компании, растаяла бы без следа и та малость, которая до сих пор в ней оставалась. В некотором роде из-за той лжи я до сих пор чувствую себя ответственным за ее смерть. Если б она узнала, что я не юрист, а мошенник, сдалась бы она смерти так скоро? Расскажи я ей всю правду, она наверняка расплакалась бы, накричала на меня, чтоб я немедля прекратил вести такую жизнь, что отец хотел лучшей участи для своего сына. Сидя возле ее кровати и наблюдая, как мама угасает, я принял твердое решение, что буду правдив перед ней хотя бы в своей памяти. Дам ей настоящий повод гордится собой.

Ее рука упала в мою. Я понял, что она не заснула. На сердечном мониторе загудел предупреждающий сигнал. Некоторое время никто не появлялся. Потом медленно открылась дверь. Вошедшая медсестра выключила монитор, погладила маму по голове и сказала: «Она ушла».

Я похоронил ее рядом с отцом, рассчитался с подельниками и позвонил Гарри, который пристроил меня на юридические курсы. И пока Артурас не приставил мне пистолет к спине в закусочной «У Теда», ни разу не оглядывался назад. Жизнь мошенника оставил далеко за собой. И теперь был рад. Рад тому, что все эти воровские ухватки по-прежнему со мной.

Гарри фактически спас меня в тот день, когда предложил работу. Взял мою судьбу в свои руки, полностью перевернул всю мою жизнь. И мне почему-то казалось, что он до сих пор чувствует за меня ответственность.

Рев автомобильного сигнала откуда-то с улицы вернул меня обратно в нутро лимузина. Окна были настолько глухо затонированы, что я совершенно не понимал, где мы находимся.

Через несколько минут я решил, что мы направляемся к югу, в сторону Бруклина, и вскоре лимузин и впрямь свернул на съезд к тоннелю Бруклин – Бэттери. Я по-прежнему называю его Бэттери, хотя недавно его переименовали в туннель Хью Кэри, в честь бывшего губернатора Нью-Йорка. Отец частенько говаривал, что Кэри – добрый католик. Похоже на правду – детишек у него было аж целых четырнадцать.

– Куда едем-то? – спросил я.

– В Шипсхед-Бэй, – отозвался Артурас.

Неплохо знаю эти места. Совсем неподалеку оттуда, где я вырос. Одноименный заливчик отгораживает бруклинскую часть района от бывшего острова Кони-Айленд. От океанского берега, вдоль которого длинной вереницей протянулись разгульные кабаки в советском стиле, вглубь уходят тихие жилые кварталы. Ехали еще минут тридцать, пока не зарулили на площадку на задах авторемонтной мастерской на углу Грейвсэнд-Нек-роуд и Восемнадцатой Восточной улицы. На другой стороне площадки стоял старый складской ангар.

– Давайте за мной, – сказал Артурас.

Мы вылезли, я огляделся по сторонам. Жилые дома и офисные здания, закрытые с пяти вечера, стояли здесь вперемешку. Тихая улочка, тем более в такое время суток. Слегка оскальзываясь на изморози под ногами, направились к стальной двери – входу в ангар, предназначенному для тех, кто прибыл на своих двоих. Дверь вела в большой прилично обставленный офис. Вдоль одной из стен стояли два диванчика, напротив – телевизионная панель на стене. Панель была включена – какой-то новостной канал. Ведущий выступал на фоне вида на Гудзон. Бегущая строка внизу экрана сообщала, что спасатели приступили к извлечению тел с грузового судна под названием «Саша», затонувшего здесь со всем экипажем в субботу вечером. Говорилось также, что судно и часть экипажа уже обнаружены, но выживших среди них не оказалось. Если верить ведущему, факт об обнаружении затонувшего судна представлял собой хорошую новость для едущих на работу, поскольку выяснилось, что обломки уже не представляют опасности и теперь можно опять открыть для движения Холланд-тоннель. Ведущего, судя по всему, больше заботили проблемы уличного движения и утренних пробок, чем судьба погибших и их родственников. Явно не уроженец Нью-Йорка – у нас тут к родным так относиться не принято.

Из соседней комнаты в офис бесшумно зашли двое – у каждого по большой дорожной сумке. Сбросили их прямо на пол и тут же свалили. Уж не те ли это водилы, которых я видел с карниза, подумалось мне, хотя полной уверенности не было.

– Четыре миллиона. Забирайте и поехали, – сказал Артурас.

– Никуда я не поеду. Если я зайду туда, а в этих четырех миллионах не хватит хотя бы долларовой бумажки, то я труп. И с места не двинусь, пока все не пересчитаю. Я обещал Джимми, что привезу ровно четыре миллиона долларов, и должен убедиться, что это в точности та сумма, – отрезал я.