Николай Псурцев - Крутой парень

Пел Том Джонс. «Естердей».

Леха лежал на полу, смотрел в потолок. Плевал вверх. Упадет слюна на лицо или мимо пролетит. Упадет — не упадет…

Вагин стучал кулаками по коленям. Истово. Больно. Говорил, с трудом сдерживаясь:

— Я их ненавижу! Ненавижу! Всех! Всю уголовную мразь! Дерьмо! Ублюдки! Нелюди! Это нелюди! Никаких понятий чести! Честности! Любви! Дружбы! Их надо убивать! Убивать! Убивать!..

Лика села на пол перед ним, прижала его кулаки к своим щекам, поцеловала один, второй, разжала пальцы, поцеловала его ладони. Поднялась, забралась к нему на колени, прижала его голову к своей груди. Он перестал дрожать. Успокоился. Затих.

И тогда Лика сказала негромко:

— А представь, если бы я была… — не договорила, умолкла.

— Что? — не понял Вагин.

— Ничего, — сказала Лика, тихонько стучала костяшками пальцев себя по лбу, мол, дура я, дура, дура… — Ничего, — поцеловала его волосы, — ничего.

Вагин погладил ее руку, коснулся гладкой кожи губами.

— Ты знаешь, — серьезно сказал он. — С тех пор, как появилась ты, они мне больше не снятся. Ни Лешка. Ни Юдахины. Ни Комар.

— Я знаю, — кивнула Лика.

— Через несколько дней я уехал, — возвратился Вагин к рассказу. — Лешку убили осенью в пьяной драке. А Катя вышла за меня замуж. Но уже через полгода мы расстались. Она говорила, что никак не может отделаться от ощущения, что спит с женщиной.

Лика целовала его лицо.

Потом целовала грудь. Потом сняла с него рубашку, джинсы. Потянула за собой на кровать, повторяла:

— Ты самый настоящий мужчина! Ты самый лучший мужчина! Ты самый красивый мужчина! Ты мужчина! Мужчина!

Ужинали они в кафе. Стены из прокопченного камня. На стенах свечи. Пианист за роялем. Скрипач бродит меж столиков. Официанты кивают Вагину. Знают его здесь.

— Я очень долго тебя не видел, — сказал Вагин. — Целых два часа.

— А мне повезло, — сказала Лика. — Я разглядывала тебя целых два часа. Ты очень красиво спишь.

— Разве можно спать красиво или некрасиво?

— Можно. Ты спишь красиво.

— Я чувствовал тебя рядом. Но ты мне почему-то не приснилась.

— Тебе снилась река. И ты плыл по ней. По течению. Без усилий. И тебе было легко и покойно.

— Да. Мне снилась река. И я плыл по ней. А откуда ты знаешь?

— А потом река влилась в море. Тихое, чистое, прозрачное. Бесконечное. А по морю шли корабли под парусами. Они бесшумно скользили по воде тебе навстречу. И на кораблях плыли твои близкие и друзья. На одном из кораблей была и я. Но ты меня не видел.

— Не видел. Я знал, что ты там. Но не видел. Господи, откуда ты знаешь мой сон? Откуда?

— А потом… Прости, но я буду говорить все, как было… Все, как видел ты.

— Конечно. Говори все…

— А потом корабли стали тонуть. Ни с того, ни с сего, как это бывает во сне. И люди кричали. Цеплялись за обломки. И ты спасал их. Нырял. Тащил их за одежду, за волосы. Кидал в шлюпки. Толкал к берегу. А берег далеко. Далеко. А потом ты проснулся. И я не могу сказать, спас ты их или нет.

— И я не могу. Потому что я проснулся. Но откуда ты знаешь мой сон? Откуда?

— Я лежала рядом, касалась твоей головы и видела его вместе с тобой. Не спала. Но все-все видела.

Вагин заметил, что метрдотель делает ему какие-то знаки. Встал. Извинился перед Ликой. Подошел.

— Ты не обессудь, — сказал метрдотель. Розовощекий. Добродушный. — Я могу ошибаться. Но я уже видел эту даму. Тогда, когда нас грабили весной. Она сидела в зале. Одна. Без компании. Без спутника. А Боря-официант видел ее в «Комете» во время налета. Я прав?

Вагин не ответил. Вернулся к столу. Сел.

— Я люблю тебя, — сказал он.

— Я люблю тебя, — сказала она.

Я тебя люблю.

Тебя я люблю.

Люблю я тебя.

Тебя люблю я.

Люблю тебя я.

Я. Тебя. Люблю.

Вагин небрит. Уже не день. Не два. Три. На щеках у него густая, черная щетина. Она ему идет. Она его красит. Жестче сделался рот, контрастней обрисовались глаза, уверенней взгляд, неуверенней взгляд, или, вернее, спокойней взгляд, беспокойней взгляд, или, вернее, так — что-то изменилось во взгляде. Что-то. За эти три дня, пока росла щетина? Нет, раньше. Чуть пораньше. Это точно.

Ноги Вагина как всегда, когда он в машине и не за рулем, покоятся на передней панели. Он курит. Отдыхает. Расслабляется. Откинулся на спинку сиденья. Рядом за рулем Патрик Иванов. На заднем сиденье оперативник с боксерским лицом — нос перебит, губы расплющены, уши прижаты — все как положено.

Машина таится в тихом переулке. Тенистом. Полутемном. Темном.

А меж домами синее небо. Чистое. Далекое. Не допрыгнуть.

В обоих концах переулка люди. Там двое. И там двое. Ходят. Стоят. Переговариваются. Это тоже оперативники. Коллеги Вагина и Патрика Иванова.

— Ну, я пошел, — сказал Вагин. Но с места не сдвинулся.

— Иди, — не возражал Патрик Иванов.

— Пора, — сказал Вагин. Затянулся глубоко.

— Пора, — кивнул Патрик Иванов.

— Время, — сказал Вагин. Поерзал на кресле, устраиваясь поудобней.

— Время, — согласился Патрик Иванов. — Без пяти восемь.

— Ты все помнишь? — спросил Вагин.

— Все, — ответил Патрик Иванов.

— Я тебе не верю, — сказал Вагин.

Патрик Иванов вздохнул нарочито тяжело, заговорил с нескрываемым неудовольствием, монотонно, заученно:

— Если ты вернешься цел и невредим — замечательно. Мы пойдем с тобой пить водку. Если ты выйдешь с рынка не один и будешь без шапки — мы всех винтим. Если в шапке, но киваешь — мы всех винтим. Если в шапке, но не киваешь, а подмигиваешь, мы всех опять-таки винтим. Если ничего этого не делаешь, то мы никого не винтим, а тихонечко пропасаем тебя и всех остальных.

— Вот теперь я верю тебе, — со всей серьезностью произнес Вагин.

— Авантюра, — сказал Патрик Иванов. — Полицейская сказка. Американское кино с Мелом Джибсоном. Плюс ко всему тебя могут проколоть, несмотря на то, что ты всего два месяца в городе. Они ребята ушлые. Плотно пропасли бы их, и все.

— Кого? — усмехнулся Вагин. — Кто приведет к Птице? Их может быть много. И каждого пасти? Бессмысленно. А так я хоть чего-то узнаю. Хоть чего-то. Закинул руки назад. Выгнулся. Потянулся, сказал: — Я пошел, — но продолжал сидеть. — Я пошел…

— Иди, — не возражал Патрик Иванов. — Иди. Иди. Иди…

Вагин наконец выбрался из машины.

— Да, кстати, — остановил его Патрик Иванов. Вагин пригнулся, заглянул в кабину. — Мой человек шепнул, что Птица в этой команде не основной. Там верховодит баба. Всегда присутствует при налетах. Наблюдает. Иногда участвует. Кличка «Маркиза ангелов». Помнишь, была чудесная книжка «Анжелика — маркиза ангелов»?

Вагин кивнул молча. Выпрямился. Побрел по переулку. Сутулился. Патрик Иванов, не отрываясь, смотрел ему в спину. Долго. Пока тот не скрылся за пыльным буро-черным каменным углом.