Елена Арсеньева - Тайна Зинаиды Серебряковой

— Опять?! — рявкнул Струмилин.

Пухленькая дамочка, мамочка несостоявшейся самоубийцы, со слезами заломила руки:

— Опять, доктор!

— Ну и на кой черт нам ее вытаскивать, если человеку стабильно жить неохота? — ворчала Валюшка, принимая от хозяйки ведро с водой и открывая свой чемоданчик.

При виде прозрачного шланга и воронки девица слабо забила ногами по дивану, выражая свой протест, однако с ней не церемонились: Струмилин связал ей руки, а потом разомкнул крепко стиснутые зубы пальцем. Палец был облачен в металлический чехол, который имеется среди инструментария у всякого токсиколога: если спасаемому придет фантазия кусаться, пусть ломает свои зубы о железо, а не грызет кости самоотверженного врача.

Валюха начала вводить зонд, однако пациентка продолжала биться и рваться, поэтому Струмилин с особенным удовольствием уселся ей на голову, благо голова у девицы была большая и дурная, если и кракнет — не велика беда.

— Ой, ребята… — простонал Леший, который тоже притащился в квартиру и теперь испуганно заглядывал из прихожей. — А нельзя ли полегче?!

— Слабонервных просят удалиться, — буркнул Струмилин, устраиваясь поудобнее. — Держи ей лучше ноги. Не понял еще, что работа у нас такая: придурков к жизни возвращать? Мы, главное, эту Катю Малахову уже спасали полгода назад, причем тогда натурально с того света извлекли. Родители уехали в деревню в гости, а она воспользовалась моментом — и давай травиться! Да держи, сказано, хватит любоваться! — прикрикнул он на Лешего, который с видимым удовольствием оглядывал стройные Катеринины ножки, примеряясь взяться за тонкие лодыжки или загорелые икры. — Вот так, чтоб не дергалась. Мама ее говорила, что девонька травилась от несчастной любви. И снова вот видишь — то же самое.

— Крепко, значит, любит, — сочувственно прошептал Леший, тактильным способом исследуя изящные Катеринины коленки.

— Вы только скажите: неужто она опять от любви страдала? — спросил Струмилин Катину маму, выглянувшую из кухни. — Что ж там за персонаж такой, что за раскрасавец, коли из-за него этакая девица себя жизни лишает, как нанятая? С ее красотой…

— И с ее ногами! — поддакнул Леший.

Катина мама устало смахнула слезу:

— Да все правильно, что вы говорите, молодые люди. Главное, был бы там хоть достойный человек, еще как-то можно понять. А то… и старше ее лет на пятнадцать, и собой ох как нехорош!

Катерина что-то протестующе замычала, завозилась, но Струмилин и Леший были настороже, поэтому несчастной влюбленной ничего не оставалось делать, кроме как лежать смирно и выслушивать гневные матушкины слова:

— А что? Разве я неправду говорю? Нехорош он, решительно нехорош! Жирненький, вальяжный, физиономия сальная, глазки масленые… тьфу! С другой стороны, с лица воду не пить, я уж как-нибудь притерпелась бы к нему, лишь бы дочка была счастлива. Главное, чтоб человек был порядочный. А он кто? Гуляка, первостатейный изменщик!

Катерина снова попыталась выразить протест, однако разошедшаяся мамаша звонко шлепнула ее по тугой заднице:

— Молчи уж, коли Бог ума не дал. Только от дурости можно в такого-то втюриться. А как узнала Катька, что у него другая есть, так и надулась всякой гадости, так и задумала помирать. О нас с отцом да о бабке старенькой разве подумала? Нет! Ради кого жизни себя решить надумала?! Ну, завел другую, и хрен с ним, она ему и по возрасту больше подходит, и по положению, дизайнерша там какая-то, а ты кто? На втором курсе академ брала, на третьем… скоро будешь вечная студентка, не хуже того Пети Трофимова.

Струмилин растерянно поднялся, забыв, что его обязанность — фиксировать голову пациентки.

— Дизайнерша? — пробормотал он, а Леший отозвался эхом:

— Жирненький? Черные кудри у него?!

— Немытые, полное впечатление, отродясь! — сообщила Катина мама. — Кавалерил, кавалерил да вдруг, вообразите себе, пропал. Катька обзвонилась — не отвечает! И случайно узнаёт: он уехал, причем уволился со службы и квартиру продал. Слух прошел, куда-то за границу подался, и не один, а с этой своей дизайнершей. Господи, ну как же ее зовут?!

— Все, вычистили красотку, — весело объявила в эту минуту Валюха, осторожненько вытягивая зонд из Катиного страдальчески искривленного рта. — Можно снова травиться!

— Типун вам на язык, девушка! — замахала руками хозяйка. — Как вам не стыдно такое говорить?!

— Мне? Стыдно? — фыркнула Валюшка. — Это вам с вашей дурищей стыдно должно быть. Из-за мужика травиться — фу, какая пошлость! Да из-за такой девахи мужики сами стреляться должны, понятно? А если она себя не уважает — кто ее уважать будет?! В женщине главное — девичья гордость, понятно, Катерина?

— Слышишь, что умные люди говорят? — захлопотала мама над дочкой. — Вот дай мне слово, что больше не будешь. Нет, ты дай нам всем такое слово!

Катя тихонько плакала, с отвращением отплевываясь.

— Ох, да оставьте ее, — глухо прервал Струмилин затянувшийся воспитательный процесс. — В больницу поедем, собирайте девушку.

Леший, даром что был тощой, как карандаш, споро волок носилки. Соучаствовали Струмилин, который на переноске больных успел накачать немалые мускулы, отец Катерины и шофер Витек. Потом большой теплой компанией набились в «Фольксваген» и поехали в дежурную Пятую градскую больницу: сдавать Катерину на лечение. Наконец отхлопотались.

— Ребятки, вы поезжайте на подстанцию, — велел Андрей своей команде. — А мы тут пройдемся с товарищем Лешим. Если будет вызов нашей бригаде, наберите меня.

Как только красные огоньки «Фольксвагена» потонули в надвинувшихся сумерках, Струмилин и Леший с некоторой оторопелостью уставились друг на друга:

— Однако и тесен же мир!

— Да уж…

— Значит, я не зря мандражировал, — пробормотал Леший, запуская обе руки в свою замечательную шевелюру. — Смылся клиент. Вот подлюка! И за границу, главное!

— Думаешь, он?

— Он, вылитый, — мрачно кивнул Леший. — И дизайнерша как особая примета. Это ж Лидка, разрази меня гром! Интересно… значит, он ее с собой сманил, а в Северо-Луцке раздумал, накачал какой-то гадостью и сунул в обратный поезд. Поматросил и бросил. Вот падла!

— Не проходит, — покачал головой Андрей. — Ты же говорил, Лида сама просила тебя встретить ее сегодня утром. Значит, она знала, что вернется.

— Логично…

— Я вот чего хотел спросить. — Струмилин нахмурился, пытаясь собрать пляшущие в голове мысли. — Не мог бы ты вспомнить, в какие конкретно дни у Лиды происходили эти самые потери памяти? И всегда ли она в это время оставалась в Нижнем или уезжала куда-то?

— Погоди, не понял…

— А, забудь! — отмахнулся Струмилин. — Тоже не проходит. Я, дурак, чего подумал? Я подумал: Лида и Соня — одно лицо. Один человек! То есть Лида теряет память, уезжает в Северо-Луцк и там живет под именем Сони Аверьяновой. Потом возвращается сюда — и здесь ее уже зовут Лида Литвинова, она ведет совсем другой образ жизни. Нет, не проходит! Потому что если так, то Гоша Володин никоим образом не мог бы видеть Соню вчера вечером, а тем паче — сегодня утром. Вечером Лида лежала на вагонной полке в полной отключке, а утром началась разборка в купе.